Этот добрый жестокий мир (сборник)
Шрифт:
— Мне за вампу обидно, — пробурчала из своего угла, ловко орудуя иглой (с ее-то пальцами!). — Их же в книге за людей не считают. Вот почему онкилоны — всегда хорошие, а вампу — плохие, полузвери. Их убивать можно без жалости, целое племя?!
Да, это я упустил. В «Земле Санникова» онкилоны, люди современного типа, воевали с племенем вампу — палеоантропами, как их представляли в прошлом веке. И действительно уничтожили их при дружеской помощи ружей открывших остров ученых. Как там у Обручева: «Карательная экспедиция, — засмеялся Ордин, — и мы в роли палачей! Не особенно
Старался говорить спокойно:
— Эту книгу написали сто с лишним лет назад. Тогда люди и между собой воевали, и других людей часто не считали за полноценных. С того времени мы сильно изменились. К тому же Обручев был хороший писатель, но как антрополог — сильно устарел. Онкилонов превратил почему-то в индейцев, а уж вампу точно не были полуобезьянами. Ты же сама знаешь!
Талкины губы тронула усмешка:
— Про вампу он еще глупость написал — дескать, все женщины у них принадлежат всем мужчинам, а дети считаются общими. Как можно не знать, кто чей сын или дочь?
На ночь Талка ушла, деликатно оставив нас с Анной в доме одних. Наверное, устроила себе лежанку где-нибудь рядом, в тайге. Мне не спалось. Перелистывал, лежа на диване, «Землю Санникова» при свете припрятанного электрического фонарика. Вот о чем с Обручевым не поспоришь, так об исходе встречи двух человеческих видов. Для одного из них финал неизбежно был трагичным. Когда-то, в эпоху оледенений, в Европу пришли наши предки кроманьонцы. А там уже сто тысяч лет жили себе неандертальцы. И кроманьонцы их быстро (всего за полсотни веков) свели на нет. Как говорится, историю пишут победители. Или их потомки, для которых само слово «неандерталец» стало символом грубого примитивного дикаря…
Заскрипела кровать. Анна тоже не спала. Эх, Талки здесь нет, она бы быстро разделалась с комарами.
— Кир! Я все о ней думаю…
— О ком? О Наталке-неандерталке?
— Не называй ее так, я же просила!
— Да она не обижается.
— Все равно.
Анна села в постели, завернувшись в одеяло:
— Ты знаешь, я ведь ее боялась… А она умненькая оказалась, начитанная. Да и по внешности, в общем, ничего. Симпатичненький такой боровичок. Гномик эдакий. Я бы ей, правда, прическу посоветовала другую. Зачем ей на затылке такой дурацкий шиньон?
— Это не шиньон. То есть шиньон, но мы так задний черепной выступ у неандертальцев называем.
— А-а-а…
— И почему она должна быть глупенькой? Мозг у неандертальцев, вообще-то, побольше, чем у нас с тобой. Жизнь у них была много сложнее нашей и обычно куда короче. Приходилось очень быстро учиться, осваиваться в мире. Вот Талка у нас учится и осваивается. Плохо, что читать может только с бумаги, это у нас сейчас главная проблема. Мало уже книг бумажных осталось. Да и не всякую книгу ей можно в руки дать.
— Ну да, она же девочка.
— Я имел в виду, она искусственные материалы не выносит, пластик, полимеры. И никакого электричества. Так что живем мы с ней, будто в девятнадцатом веке. Бумажные книги, живая музыка, восковые свечи.
— Романтично
Анна привстала, откинула одеяло, лицо ее раскраснелось:
— Все! Хватит! Иди ко мне!
Утром я обнаружил снаружи на двери сделанную сажей надпись:
«КИР И АННА! ГОТОВЬТЕ ЗАВТРАК САМИ. Я ПОШЛА К СВОИМ. НАТАЛКА».
— Она догадалась, что мы… и поэтому ушла! — прошептала Анна.
— Догадалась, конечно. Но, судя по засохшей саже, ушла она до того, как мы…
— А что значит «к своим»?
— То и значит. К своим, к неандертальцам!
Вот, значит, почему она сюда так просилась, стоило мне случайно вспомнить при ней о старом доме, построенном в верхоленской тайге моим прадедом. Да, и добавил тогда еще, что оттуда рукой подать до острова. И Талка как-то сразу загорелась желанием в очередной нечастый мой отпуск побывать в этом фамильном гнезде. И я, балда, ничего не заподозрил! Потому что не ожидал от нее такой хитрости. И такой дурости!
Самому теперь Талку не догнать — на своих, то есть, двоих. Какие-то умники утверждали, что неандертальцы бегали хуже современных людей. Еще как бегают, особенно по лесу да в горах, тут неандерталец даст фору любому нашему легкоатлету. За ночь Талка могла отмахать по тайге километров сорок и теперь, наверное, подходила уже к водоразделу.
Радиостанции, разумеется, здесь не было. Пришлось прибегнуть к более древнему виду связи. Соорудил по-быстрому костер, навалил сверху лапник. Дымный столб заметят — не с базы, так со спутника. Пока ждали флайер, Анна причитала:
— Они убьют ее, съедят!
Ну, во-первых, не убьют. Потому что просто не доберется Талка одна до острова. Но, если перевалит горы и выйдет к берегу Малого моря, может решить переправляться на подручных средствах. А это опасно. Плохие там места, течения сильные, водовороты. Утонет, дурочка!
А что касается того, что съедят… С чего неандертальцам каннибализмом заниматься?
На остров кого только не завозили, чтобы они могли от души поохотиться! Оленей северных и благородных, косуль, горных козлов и баранов, лошадей диких, овцебыков, зубробизонов, а еще волков, рысей, росомах, барсов, медведей. Даже парочку клонов мамонтов в Московском зоопарке выпросили! Мамонтов, впрочем, неандертальцы обходили стороной, возможно, приберегали на «черный день».
На острове, одним словом, не голодали. И ни одного случая людоедства за семь лет мы там не зафиксировали. Как и вообще убийств. Даже брошенных детей они не убивали, а оставляли в маленьких, сложенных из камней домиках. Загадка вообще-то большая, почему они своих детей бросают? Раньше считалось, что неандертальцы как раз очень заботились о малолетних сородичах. Сначала решили, что дети больные были, не выжили бы в племени, но — нет. Вполне жизнеспособные оказались. У Талки, по крайней мере, никаких патологий. Кто-то, наоборот, предположил, что они самых здоровых оставляли. В жертву, мол, приносили в благодарность богам, раз племя чудесным образом оказалось в таком богатом дичью новом месте.