Этот добрый жестокий мир (сборник)

Дяченко Марина и Сергей

— Любезный Финист — Ясный Сокол, жених мой жданный, явись ко мне!

И трижды прочесть «Да воскреснет Бог». Все-таки хоть и не змей огненный, а кто его ведает…

Трижды прочесть молитву Марьюшка не успела. И птицы-сокола не заметила. Загудело, как зимой в трубе, и из воздуха появился он.

Марьюшка, забыв о страхе и стыдливости, смотрела на него во все глаза. Надо же разглядеть, с кем век коротать.

Не высок и не дороден, в поясе тонок. Одет в серебристый атлас или тафту — при лучине не разглядишь, все гладкое, без узоров и оторочек. Шапки нет, волосы

светлы, вьются, как быстрый ручей, надо лбом острижены, за ушами длинней. Усы кудрявые, борода не выросла. Лицо чистое, светлое, брови темнее волос, а глаза — и впрямь соколиные: золотые, круглые и не смигивают.

— Здравствуй, краса ненаглядная! — сказал, посмеиваясь. — Биться будем или мириться?

Помолчал краткий миг, добавил:

— Обниматься или целоваться?

— Поговорить бы вперед, — сказала Марьюшка.

Чародейский молодец усмехаться перестал и воззрился на нее, будто это она, Марья, к нему прилетела на рогатом ухвате и предложила непотребное.

— Да ты… красная девица… — обвел глазами светелку — сундук, столик у окна, постель на лавке. Снова уставил медовые очи на нее. На узенький венец и застегнутый до последней пуговки летник. — Не жена, не вдова — как же ты… кто тебя научил этакому? Где перышко взяла?

— Батюшка с базара принес.

— Батюшка?!

— Он не знал, для чего оно надобно.

Молодец произнес несколько слов на неведомом языке, повертел головой, засмеялся.

— А ты-то знаешь, дитятко?

— Где ты дитятко углядел — мне пятнадцать годов, шестнадцатый! Не для худого тебя позвала, а для доброго!

— Для чего же?

Марьюшка собралась с духом, тронула ожерелье на счастье и — как с моста в воду:

— Люба я тебе?

— Люба, — признался молодец. Марьюшка поклонилась до земли:

— Если люба, возьми за себя. Доброй женой буду, век из воли твоей не выйду, только возьми.

— Ку… куда я тебя возьму?

— В тридесятое царство!

— Куда?!

— Где сам живешь, туда и жену возьми! — дерзко сказала Марьюшка. — Не знаю, как твоя земля зовется, а и ты мне люб. Не оставь погибать, увези. Сестры поедом едят, матушка десять лет на погосте, а батюшка мне от них не заступник. Не отдает меня вперед них, а мне жизнь не мила.

— Сестры поедом, — повторил Финист. Он все еще глядел, как булавой ошеломленный. — Ну что ж, девица… как тебя величать? Марьюшка… Что ж, Марьюшка, хочется поговорить — говори. Спрашивай гостя, как хозяйский долг велит.

Вспомнив о хозяйском долге и девичьей скромности, Марьюшка потупила очи и присела бочком на правый краешек лавки. Молодец присел на левый край, ближе к светцу.

— Поздорову ли, господине Финист. Какого ты роду-племени? Боярин, али купец, али… — «колдун» не выговорилось.

— Да… пожалуй, что купец. А еще мастер… ну, пусть будет корабел и кормчий. Нас тут семеро. Чужестранцы мы, веры не русской. Пришли сюда на… летучем корабле. Слыхала про такие?

— Знаю.

— Вот и славно, что знаешь. Живем тут, у вас, девятый год, домой дела не пускают. К примеру, меха ваши скупаем, ладим у себя развести соболя да куницу, да не выходит пока. А иной

раз… гм… тоска берет холостому быть. Наших жен и девиц с нами нет, одна только есть, она над нами начальствует.

— Как начальствует? Хозяйка ваша? Разве жена может купцом быть?

— Наша все может… ну да не о ней речь. С людьми мы мало знаемся, вера у нас иная, родина далеко. Так далеко, что замуж туда ни одна не пойдет, да мы и не сватаемся.

— Так ты из Индии?

— Еще дальше. Со мной уедешь, век весточки домой не подашь… Ну вот, думали мы и придумали. Вера наша возбраняет приступать к жене допрежь того, как она сама позовет. А жены да вдовы в вашей земле по теремам сидят. Вот и сделали наши мастера перышки, записали в них малыми буквами… ну, имена наши, прозвания. Продали на базаре через жен-ведуний, как тайну великую… ох, найду Мирку, будет ей гостинчик… Так где перышко ударится об пол, там нас и ждут. Туда мы и в гости бываем. Поняла али прямей сказать?

— Куда ж прямей, — Марьюшка закраснелась. — А если… если дурная собой перышко купит? Кривая, худая да лысая?

— Не видал еще у вас некрасивых. А кривой глаз я вылечить могу.

— Вы все колдуны?

— Мы мастера. Душу нечистому не продавали.

— Ты, значит, тут жен да вдов утешаешь, а дома тебя супруга ждет?

— Нет у меня супруги, — признался Финист.

— В такие лета и нет? По какому же вы закону живете?

— Про лета особый разговор, а закон… Не православный, сразу скажу. Но женам и девам обиду чинить у нас строго заказано. За это карают без милости.

— Головы рубят али как?

— Лучше бы рубили… Так что, Марьюшка, передумала? Ведь я некрещеный, нас и в церкви не обвенчают.

— А не хочешь ли креститься? — тихо спросила Марьюшка. Головы к нему не повернула, а все равно — светлое лукавое лицо так и стоит в очах…

Финист хлопнул себя по коленям и рассмеялся, но тут же зажал себе рот.

— Ох, девушка милая! Ну а если я все же колдун?

— Что ж, коли так! В Приречном конце Петрович знахарь, жена у него и детишек четверо, все в церковь ходят.

Находчивый ответ заставил гостя призадуматься.

— Да пойми ты, мне у вас не жить. А ты у нас жить не сможешь. На что тебе я, инородец? Такая умница да красавица, обожди, пока сестер со двора сведут…

— Ты их видел, сестер моих?! Сведут их, как же! Раньше я в могилу сойду!..

— Тише! — соколиные зрачки сжались.

— Что?

— Ходят. Смотри сюда, Марьюшка. Другой раз не бросай перо, а возьми… ну хоть иголочку.

Он уверенно сунулся в темный угол, поднял с пола иглу.

— Здесь и здесь острием нажми — видишь крапинки? Ну, приглядись, вот они. А то отдай кому не жалко или брось на улице…

— Нет! Сказала…

Финист приложил палец к губам… и исчез прежде собственной тени, которая, показалось Марьюшке, еще замешкалась на полу.

Не успела дух перевести, в дверь застучали.

— Марья! — окликнул батюшкин голос. — Отвори сей же час!

— Иду!

Отстегивать ожерелье, снимать алый летник на осьмнадцати пуговицах было некогда. Марьюшка побежала к двери.