Этот дурак
Шрифт:
— Глупости, я тут учет тряпок с ведрами провожу, а ты мешаешь, — огрызаюсь привычно. Демон на это хмыкает, делая вид, будто собрался снова закрыть дверь, говоря по ходу:
— Значит, оставлю тебя тут проводить инвентаризацию. Смотрю подход-то у тебя серьезный!
— Стой! — ору, спрыгивая с парты, в два счета преодолевая расстояние, хватая Кришевского за расстегнутые полы кожаной куртки, из-под которой виднеется рубашка, повиснув на нем. — Не оставляй меня, любимый! — цитирую строчку из старой песни группы ВИАГРА, делая большие круглые глаза в надежды создать ореол жертвенности. И что-то,
— Как ты тут оказалась вообще, — спрашивает, но вот ручонки мои не отцепляет, обводя взглядом подсобку. — Эвкалипта тут нет, бамбука тоже. Надо было в столовку за пирожками хоть пробираться.
— Очень смешно, ха-ха, десять баллов по шкале Рихтера, — бурчу, пытаясь убрать свои руки, но их накрывают большие ладони, переплетая наши пальцы и не позволяя далеко отойти. Приятно, чертовски приятно. До дрожи в ногах под плавание мозгов на розовых водах любви. — Тряпку искала для Понедельник, новую. А тут две клуши, Майкова с Симонян решили твою честь отстоять. Заперли, аки деву в ожидании дракона ему на растерзанье, — печально головой качая, будто с судьбой смирилась. Почему-то мы шагаем внутрь, прямо обратно к партам. Медленно так, неосознанно.
— Кстати, откуда у тебя ключи? — нервно облизываю пересохшие внезапно губы, рассматривая довольное выражение лица. Чему он радуется вообще? Уже кого-то в жертву принес или съел пару ботаников на завтрак?
— Я — сын ректора, у меня ключи от всех помещений есть, — отвечает, помогая мне устроить зад обратно на облюбованной парте, хмуря темные брови. — И что за Симонян с Майковой, Степанова?
— О, ты мою фамилию выучил, — умиляюсь, забывая о двух чучундрах в миг. — И года не прошло! Еще немного, так глядишь, имя выучишь.
— Я знаю, как тебя зовут, Злата, — произносит четко, ставя обе руки по обеим сторонам от меня, наклоняясь ближе. Дыхание перехватывает от нехватки кислорода в воздухе. Спасите, пожар. Потому что от того с каким рокочущим звуком он мое имя произносит, хочется самой невольно в ответ мурлыкнуть. Во всех любовных романах описывают всякие там «томления», «ёкающие сердца» и прочие эпитеты с метафорами. Я же просто пытаюсь осознать реакцию своего организма на приближение губ этого парня. Знаю точно, на вкус они невероятно сладкие. Виноваты в этом пирожные или тортики, а может три ложки сахара, которые он кладет в чай. Определенно, ни одна шоколадная фабрика в мире еще не изобрела подобный вкус в своих конфетах.
Опускаю ресницы, рассматривая каждый изгиб губ, тяжело дыша, однако попыток коснуться, не делаю, жду чего-то. Сама не понимая.
— Так что за Симонян с Майковой? — повторяет вопрос, становясь ближе. Касаясь своим лбом моего, кладя ладонь на макушку.
— Собираешься их анафеме предать, демонище? — выдыхаю практически ему в губы, жаждя их почувствовать, но пока безрезультатно.
— В жертву принесу, что ты, — улыбается, заставляя в глаза себе посмотреть, пока наши лбы друг к другу прижаты. — Мы, демоны, вообще существа кровожадные.
— Вот я и говорю, — бормочу, уже не зная, что мы делаем. Потому что он все ближе, а я теперь точно панда — обнимаю ногами, руками и вообще всем, что придется.
— Кстати говоря, коала, —
— Кришевский, вот ты дурак?
Нет, я совершенно искренне спрашиваю. Устала прямо задаваться этим вопросом про себя, пусть отвечает.
— Возможно, немного сбрендил, после встречи с тобой. Честное слово, наверное, бешенством заразился через поцелуи.
— Сам полез, я не навязывалась! — возмущаюсь, сама же чуть краснею от воспоминаний. Нет, ну блин, кто девушки такие вещи напоминает.
— И раз речь о наградах завел, так и быть, подарю тебе первый от себя лично. Один. — Будь в здравом уме, никогда на подобное не решилась бы. Губы касаются щеки, улавливая аромат дурманящей туалетной воды, ударившей в нос. Вдыхаю полной грудью, ощущаю, как обе руки крепче сжали в объятиях, окутывая со всех сторон. Немного отодвигаюсь, заглядывая в потемневшие глаза, затем поддаваясь очередному порыву, целуя в нос.
— Это уже два, — напоминает мне Кришевский хриплым низким голосом в тишине подсобки. Не могу остановиться, не хочу. Слишком манящий запах, хочется ощущать его постоянно. Потому вновь целую, в подбородок, ниже, на скулу, выдыхая каждый раз:
— Три… четыре… пять…
И когда остается либо двигаться ниже, либо коснутся губ, Ян шепчет мне в губы, не позволяя больше своевольничать:
— Десять, панда. В случае моего полного сумасшествия, теперь точно не отмажешься.
Мне не нужны больше сладости. Потому что моя личная шоколадная фабрика с самыми вкусными лакричными конфетами, леденцами, пирожными и сахарной ватой уже подле меня, жарко целует, прижимая к себе. Завтра обязательно скажу кикиморам спасибо.
Или не скажу.
Акт 11 — Об амазонках с краев немецких
— Ты мне скажи, как можно ключи в двери оставлять и спокойно в помещения темные входить? А если маньяк?
— Дык среди нас только один маньячина, он сейчас рогами своими потолок подсобки чешет да сопит недовольно. Кстати, о рогатых. Ты меня как нашел? Небось, на волну любовную настроился, верно? Все, Кришевский, ты теперь, как побег бамбука, вот туточки у меня, — кулак показываю сжатый, потрясая им в воздухе на взгляд ироничный. Мне кажется, вопрос о том кто из нас двоих больше дурак, волнует в эту секунду именно Яна. Лицо такое понимающее стало, как у санитара в психбольничке. Того гляди мне рубашку смирительную предложит, да комнату с мягкими стенами выделит по блату.
— Вообще, меня отец послал за ключом от подсобки. Послезавтра проверка приезжает, хотели тут хлам разобрать. Я к Попову, а ключа нет. Мне на жестах объяснили, куда сходить, — потянул Ян. Обидно вообще, соврать мог, что на крыльях любви меня спасать мчался. Вот что за демон нехороший?
— Иду значит, слышу голос приглушенный. Грешным делом подумал местное привидение, а это ты тут об антропологах рассуждаешь, — хмыкнул Ян, пристально разглядывая недовольно нахмурившуюся меня, явно получая истинный кайф от собственного стеба. — Прям заслушался. Вот у тебя фантазия, панда.