Этот маленький город
Шрифт:
— Товарищ майор, товарищ майор!.. Танковая атака на позиции первого батальона!
Первый батальон, усиленный четвертой и шестой батареями приданного полку артиллерийского дивизиона, отбил атаку немецких танков.
Когда майор Журавлев в сопровождении Иноземцева появился на КП батальона, он увидел два танка противника, сморщенных, будто печеные яблоки. Над танками еще вился дым, но огня не было видно, потому что уже взорвались баки с горючим и боезапас, и теперь что-то лениво догорало внутри танков, и дым над ними поднимался беззлобно, как
С КП хорошо просматривались дорога и русло обмелевшей реки, достаточно широкой для того, чтобы на нем могли развернуться сразу несколько танков. Камни, которые устилали русло, были невелики и в большинстве плоские и не могли помешать движению танков.
— Драпанули, гады! — сказал командир батальона, очень молодой капитан.
Длинные тучи затянули небо. Цепкий ветер, вороша листья и поднимая клубы пыли, налетел с северо-запада. На переднем крае противника, там, где, по утверждению командира батальона, скрылись остальные шесть танков, не было заметно никакого движения. Все казалось вымершим и пустынным.
Вслед за ветром поспешил дождь. Осенний, холодный, он густо ложился на землю. И ветер теперь неохотно трепал листья и гнал их низко над землей, потому что листья были мокрыми, отяжелевшими и тускло блестели. И камни блестели тоже. Жидкая кашица грязи медленно оползала с бруствера по стенкам окопа.
Еще с минуту люди слышали, как бормочет дождь и шумит ветер. А потом стали рваться снаряды. Из-за дождливой погоды земля и небо выглядели удручающе серыми, и на этом фоне взрывы казались очень яркими у основания, где словно раскалывались молнии. Темные кудлатые хвосты из грязи, камней и земли поднимались над ними и рушились вниз со свистом и грохотом.
Огневой налет был плотным, но коротким, и прекратился неожиданно, вдруг. Только стынущее глухое эхо еще какое-то время перекатывалось между горами. Наконец утихло.
И тогда все услышали гул танков. А потом увидели их корпуса, темные и большие.
Цепи автоматчиков едва поспевали за приземистыми машинами.
Шестая гаубичная батарея прикрывала правый фланг батальона и держала под огнем дорогу, идущую с северо-востока. Она стояла впереди других батарей. И на нее пришлась основная тяжесть атаки.
Степенно, неторопливо и как-то очень уверенно заговорила шестая батарея. Опять пылают немецкие танки. Один, второй, третий… Но и огонь противника не ослабевает. Земля летит в небо, а небо, кажется, вот-вот упадет на землю. Вой снарядов, грохот взрывов — и словно никогда не было тишины, и никогда не пели птицы, и не шуршали сухие листья под легким осенним ветерком.
Телефонист что-то кричит в трубку. Уж как они, телефонисты, переговариваются при таком адском шуме — непонятно. Однако принятое сообщение — грозное: на шестой батарее осталось меньше десятка снарядов.
— Выясните положение с боеприпасами на четвертой, — приказывает Журавлев.
Крутится ручка магнето.
— Алло! Алло!
Четвертая не отвечает. И не только не отвечает, но уже несколько минут назад вообще прекратила огонь.
Журавлев внешне спокоен, но говорить все равно приходится повысив голос.
Молодой капитан рубит:
— Слушаюсь!
Задача
До четвертой несколько сот метров. Казалось бы, рукой подать. Но пройти эти метры нелегко. Впереди шоссе, за ним поле до самого леса. И немцы простреливают шоссе и поле не только снарядами, но и огнем крупнокалиберных пулеметов.
Дважды командир батальона посылал связных, но они остались лежать на мокрой, забрызганной грязью щебенке.
— Иноземцев! — крикнул Журавлев.
Адъютант вытянулся перед ним, прижимая к бедру винтовку, Журавлев пристально посмотрел ему в глаза и мягко сказал:
— Ваня, ты должен пробраться на четвертую батарею, восстановить с ней связь и оживить ее огонь, ты должен организовать подвоз снарядов на огневые позиции шестой батареи. От этого зависят наша жизнь и успех боя. Я надеюсь на тебя…
Ваня не был готов к подвигу. Есть люди, которые в жизни не стремятся быть первыми. Эта черта характера встречается вовсе не так редко, как может показаться вначале. Наивно утверждать, что именно подобная категория людей составляет большую и лучшую часть человечества. Но еще наивнее осуждать за это людей, многие из которых «себе на уме» и в отличие от других ставят перед собой лишь скромные, посильные задачи, сторонятся активного самоутверждения, считая, что это им ни к чему.
Ради людей Ваня не вырвал бы, подобно Данко, сердце из собственной груди. Да он и ничего не слышал о Данко. Но положиться на Ваню Иноземцева можно было, потому что он обладал расчетливым и практичным умом, презирал красивую смерть и нехитрым жизненным опытом понимал: приказ отдается для того, чтобы его выполнили, сделать это может только живой человек.
Покинув КП батальона, Иноземцев не побежал и не пополз к дороге, как это сделали оба связные, а плюхнулся в грязь, вжимаясь в нее так, что она проникала сквозь шинель и гимнастерку и холодной липкостью стала обволакивать тело. Он, как пловец, перебирая руками и ногами, сполз по западному склону сопки и бросился к кустам в сторону, противоположную той, где находилась четвертая батарея. Кусты были цепкими и густыми. Переплетенные колючими стеблями ежевики, они тянулись далеко вправо и влево, разделяемые лишь кое-где узкими проходами, быть может, проделанными животными. Один из таких проходов Иноземцев заметил еще по пути на КП батальона. И он нырнул в него. И стал невидим для противника. Но пули все равно свистели над головой, и осколки секли кустарник и с чавканьем вонзались в землю.
Грохнуло орудие. Иноземцев вспомнил, что невдалеке, у оврага, который начинался чуть ли не у третьей траншеи, находится орудие шестой батареи. И он, петляя, падая и поднимаясь, побежал к орудию. Оно не было накрыто немцами, хотя снаряды врага рвались вокруг и очень близко. Но весь расчет был жив, и даже никто не ранен.
— Ребята! — сказал Иноземцев. — Я послан командиром полка на четвертую батарею. Я обеспечу вас снарядами. Я знаю, где стоят передки. Только поддержите меня огнем, когда я буду перебегать дорогу, потому что на дороге пулемет может прошить меня.