Этот маленький город

Авдеенко Юрий Николаевич

— Хорошо, — сказал командир орудия. — Мы придержим пару снарядов. Спеши!

Вперед! Вперед!.. Спасибо кустам, они прикрывают его, хорошо прикрывают. Ах, как жаль, что кусты не растут на дороге!

Вот она, дорога. Шесть метров мокрой щебенки…

Его уже заметили. Вокруг веер пуль. Но грохнул орудийный выстрел. Это батарейцы сдержали свое слово. Иноземцев не перебежал, а перелетел через дорогу. Не в том самом месте, где лежали связные, а поодаль, ближе к горе. Некоторое время его скрывали придорожные кусты. К опушке леса пришлось

добираться по мягкому полю, на котором редко торчали потемневшие кукурузные стебли. Сапоги проваливались в грязь и скользили. Он падал, полз, потом снова поднимался и бежал зигзагом в надежде, что ему удастся запутать противника. Но немцы надумали бить из минометов. Протяжный вой… шлепок… взрыв! Однако прежде чем разрывалась мина, он успевал скатиться в какую-нибудь воронку. Это отнимало время. И злило его.

Когда он почти добрался до опушки леса, вдруг обнаружил, что потерял штык. Это обескуражило Иноземцева не меньше, чем если бы он заблудился. Штык был примкнут к винтовке, но, видимо, соскочил здесь, на кукурузном поле, потому что падать в воронки приходилось часто и там было не до штыка. Но вот сейчас, когда опасная часть пути осталась позади, потеря штыка не просто огорчила Иноземцева, а даже напугала его: боец должен бережно относиться к вверенному ему оружию. Бросивший оружие на поле боя — преступник.

Если бы вместо Иноземцева на связь с четвертой батареей был послан другой человек, с совершенно иным характером, психологией, интеллектом и, наконец, с иным жизненным опытом, он, понимая важность поставленной перед ним задачи, скорее всего плюнул бы на утерю штыка и поспешил к батарейцам, чтобы передать приказание командира полка.

Но ни боевая обстановка, ни смертельная опасность не повлияли на ход рассуждений Иноземцева, и он поступил так, как если бы теплым осенним утром собирал грибы и вдруг потерял остро отточенный ножик, которым срезал подосиновики, чтобы не потревожить грибницы. Ваня повернулся и, пригибаясь, побежал назад по кукурузному полю…

Он остался жив. Ни пуля, ни осколок не задели его, пока он рыскал по мокрому, изрытому воронками кукурузному полю. Он мог и не найти штык, но нашел. Кажется, удача в тот день благоволила Иноземцеву.

Деревья скрыли его. Он бежал во весь рост. И дышал тяжело, потому что был мужчиной полным, и никогда не увлекался спортом, и любил повторять слова, услышанные им от ревизора, который приезжал из области проверять возглавляемую Иваном Иноземцевым базу райпотребсоюза. Закусывая водку черной икрой, ревизор изрекал:

— Живи, Ваня, по-японски: не надо торописа, не надо волноваса.

Ване понравилась эта азиатская мудрость. И он всегда помнил ее. И в жизни своей редко «торописа». А вот «волноваса» приходилось часто. Видимо, уж таким нервным его родила мама.

Что за черт? На четвертой батарее он увидел невредимые орудия, вокруг — воронки, разбросанные снаряды, перевернутый, разбитый телефон. И ни одного живого человека и ни одного мертвого. Ясно, батарея

подверглась артиллерийскому или минометному налету. Но это было, вероятно, минут тридцать назад…

Озадаченный Иноземцев вскинул винтовку и загнал патрон в патронник. Ему пришла мысль, что немцы какими-нибудь тропами вышли в тыл батальону, и пленили состав батареи, и где-нибудь расстреляли в чащобе. Если так, то почему уцелели орудия и невредимы прицелы?

Медленно, прислушиваясь и присматриваясь, Иноземцев двинулся к оврагу, где должны находиться укрытия для лошадей и боеприпасов.

Метров через десять за камнем увидел бойца. Он сидел на стволе вырванного снарядом дерева, из-под каски выглядывал влажный, пропитанный кровью бинт.

Иноземцев спросил:

— Ты с четвертой?

— Так точно, — ответил боец, — заряжающий второго орудия.

— Где командир батареи?

— Убит.

— А политрук?

— Убит.

— Неужто и взводные?..

— Один тяжело ранен, второго совсем… И командиров орудий…

— Где личный состав батареи? — спросил Иноземцев.

— Там. — Раненый показал рукой на овраг.

— А ты почему туда не идешь?

— Здесь повыше, воздуха свежего пораздольнее. Мутит меня в низине.

Убитые лежали на дне оврага, прикрытые ветками можжевельника, по иглам которого катились мелкие капли дождя. Три офицера и одиннадцать бойцов.

Уныло ржали, перебирая копытами, и тоскливо смотрели по сторонам худые продрогшие кони. Батарейцы, сидевшие кто где с самокрутками в зубах, поднялись, увидев Иноземцева, потому что многие признали в нем адъютанта самого командира полка.

Увидев растерянные лица этих людей, Иван понял, что не время и не место, да и не по чину ему, Иноземцеву, выяснять сейчас, на каком основании четвертая батарея прекратила огонь. Он поднял руку на уровень плеча и, подражая старшинам рот, зычно крикнул:

— Батарея, становись!

— А ездовым?

— И ездовым тоже…

Посчитал. Сработала профессиональная привычка, что-что, а считать заведующий базой должен в первую очередь. Получилось, что вместе с ездовыми — двадцать бойцов.

— Слушайте внимательно, — начал Иноземцев. — Командир полка приказал мне принять командование батареей. Не теряя времени, нужно отправить на шестую батарею два передка с боеприпасами. Ездовые, выйти из строя!

Отдав распоряжение ездовым, Иноземцев обратился к батарейцам:

— Наводчики, два шага вперед!

Строй не шелохнулся. Все наводчики были убиты. Но это уже не смутило Иноземцева. Он чувствовал себя уверенно, как на родной базе перед кладовщиками. Из оставшихся в живых батарейцев он организовал два орудийных расчета. Для большего обзора орудия выкатили на опушку леса. Отсюда было хорошо видно, как цепи немецких солдат приближались к позициям первого батальона. Иноземцев не знал уставных команд и кричал:

— Наводить через ствол! Расстояние метров триста, не больше… Шрапнелью! Огонь!