Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории
Шрифт:
— Хочешь доесть мою треску? — Элмли потыкал рыбу вилкой. — Мне ее не осилить.
— Нет, не хочу я твою вонючую треску. Скажи мне, — Шива уставился на него, — неужели тебя это все не цепляет, и ты не находишь это хоть сколько-то интересным?
— Ну… Да, нахожу, просто ты мне столько всего рассказал о галлюцинациях твоих пациентов…
— Это особый случай. Напугав его до сумасшествия, несчастного ребенка заставляют еще глубже внедриться в группировку. Его берут на секретные сборы, проходящие на оккупированных территориях, где люди в кефиях размахивают автоматами Калашникова и клянутся убить всех евреев и американских империалистов. Ему приходится давать жуткие клятвы и участвовать в террористических нападениях. И тогда случилось неизбежное…
— Палестинцы раскусили, что он британский агент?
— Нет-нет, гораздо хуже… Однажды ночью, когда его проводили обратно через КПП, он был схвачен израильтянами. Тем, кто его допрашивал, он выдал заранее заготовленную версию, однако Британская разведка отрицала знакомство с ним, в итоге он оказался брошен на произвол судьбы в страшных застенках пыточных камер Моссада.
— Держась за…
— Ни за что не держась, Дэвид. Если ты не веришь, что подобные места существуют, то мир, в котором ты живешь, представляет собой детскую игровую площадку, где самая большая опасность заключается в том, что не выдержат наколенники! Нет, они пытали его, эти головорезы, и, ясное дело, в конце концов он сломался, согласился со всем, что ему вменяли в вину, и суд Линча приговорил его к тюремному заключению навеки.
Шива сделал паузу, отчасти для создания эффекта, отчасти чтобы ввести собеседника в нужное состояние. Элмли смотрел в возбужденные, настороженные глаза Шивы, пока тот внимательно изучал бледные, как сыворотка, лица врачей-стажеров, заигрывавших с работницами столовой, которые, все как на подбор, были в нейлоновых сетках для волос. Элмли стало интересно, задумывается ли теперь Шива о своем браке. Если бы только Шива не прогнулся под давлением родителей, а ему самому — неизвестно каким образом, чудом — посчастливилось бы оказаться в нужное время в нужном месте, тогда, возможно, сейчас именно он делил бы ложе с несказанно прекрасной Свати? Элмли представил, что ее воздушное тело не оставляет складок на брачном матрасе, а когда она поднимается — словно высушенная головка одуванчика разлетается от порыва весеннего ветерка…
— Ты меня слушаешь?
— Да-да.
— Так вот, я говорю, мало того, что израильтяне пытали беднягу чуть ли не до смерти в своем вонючем гулаге, так в конце концов они натравили на него совсем уж матерых бандитов.
— Слушай, Шива, ты правда увлекся, кто угодно, услышав тебя, решит, что ты антисемит!
— Это галлюцинация, Дэвид, не забывай, всего лишь галлюцинация. Итак, его окончательно доконали, и Кабир заболел, причем так сильно, что казалось, вот-вот умрет. Потом, спустя еще черт-те сколько, пуделя Ее Величества явились и начали разнюхивать, что да как. Очевидно, одно дело — подвергнуть кого-то из своих пыткам и унижениям, другое — довести его до смерти: сразу же волна недовольства — семья пострадавшего выражает подозрения и намерена обратиться в прессу. Минуту назад Кабир еще находился в израильской тюрьме, но вот он уже летит Британскими авиалиниями из Бен-Гуриона и через несколько часов оказывается у себя дома в Бирмингеме. Правительство, натурально, все отрицает, никакой официальной компенсации. А теперь представь, мой дорогой Дэвид, что это счастье приваливает в Государственную службу здравоохранения. Заходит в приемную к Баснеру. И что, ты думаешь, он решает?
— Ну, он… я не… наверное…
— Ты что, Дэвид, ты не мог столько лет слушать мои лекции по психиатрии и так ничему и не научиться.
— Ну, наверное, он поставил ему диагноз шизоида и прописал какие-нибудь лекарства.
— Именно! Именно так этот боров и поступил, равно как и прочие психиатры, общавшиеся с больным. Никто из них не удосужился проверить достоверность его историй, никто не почесался нормально обследовать бедолагу, никто не озаботился связаться с семьей пациента и услышать их версию случившегося. Баснер с его крепнущей год от года уверенностью в экзистенциально-феноменологическом подходе к лечению душевных расстройств — самый страшный, самый вредоносный и эгоистичный лицемер, но остальные так называемые целители, которые контактировали с этим человеком, почти настолько же…
— А ты сам, — вставил Элмли в очередном припадке самодовольства, желая закрыть тему, дабы спокойно решить, что выбрать: яблочную запеканку или маленькую, обернутую целлофаном тарелочку с сыром и печеньями.
— Я в наибольшей степени, само собой. Я обследовал Кабира, взял у него анализ крови, связался с его семьей, пообщался с ними, я даже пробился сквозь бюрократов из Министерства иностранных дел и Министерства по делам Содружества — какой эвфемизм! — и знаешь, что я обнаружил?
— Что?
— Это все правда! Правда, черт побери, до последнего слова!
— Прямо до последнего?
— Ну, насколько мне удалось выяснить. МИ-6 — не та контора, чтобы каяться психиатру-консультанту из «Сент-Мангос» в своих прегрешениях. Но факты подтвердились: все, что Баснеру и прочим шарлатанам требовалось сделать, — просто позвонить. Мухаммед Кабир выполнял задание Британской армии, и хотя он был осторожен с родителями, они имели вполне четкое представление, чем занимался их сын. Что же касается его мании, неспособность Баснера определить которую равноценна преступлению, то она оказалась сифилисом, сифилисом в запущенной форме, черт возьми!
Какое-то время Дэвид Элмли раздумывал, как отнестись к словам Шивы. Не то чтобы он ему не верил или не оценил детективные изыскания друга, но вопиющую, граничащую с фанатизмом страсть Шивы принять было непросто. С его — непрофессиональной, надо заметить — точки зрения казалось, что доктор Мукти обосновал все симптомы, найденные у пациента, однако Элмли подозревал, что основания для этого не так очевидны.
— М-м, Шива, — осторожно начал он, — ты намекаешь на то, что Кабир заразился сифилисом от заключенных израильтян? А как же быть с передатчиком, ты говорил, он жаловался, будто ему в мозг имплантировали передатчик. Что ты на это скажешь?
— Я ничего не утверждаю по поводу израильтян: у меня нет доказательств, равно как и нет точного подтверждения со стороны секретных служб, что Кабир работал на них — иначе они вряд ли бы назывались секретными. Но взгляни на это с другой стороны — представь, что ты прошел через то же, что и он? И представь, что все так бы и закончилось, как в его ситуации, — разве идея, что твои мучители вживили передатчик тебе в мозг, не показалась бы тебе резонной и даже целесообразной?
— Так что ты теперь будешь делать?
— Что делать буду? Как, ну, лечить его, само собой. Моффат займется венерическими делами, я попробую повысить его умственные способности, хотя, откровенно говоря, думаю, шансы наши невелики. Тогда встанет вопрос о компенсации.
— Компенсации?
— Ну, ясное дело, должен же кто-то, в конце концов, взять на себя ответственность за случившееся.
Произнося эти слова, Шива имел в виду Министерство обороны, но, когда он вернулся к себе в кабинет и заперся в его оштукатуренных стенах, будто живое изваяние погруженного в заботы божества, владевшее им чувство триумфа и ясность намерений пошатнулись, стали терять былую четкость и вскоре обернулись самыми ужасными предположениями. Если верно, что враг его врага — его друг, явилось бы это грубейшей тактической ошибкой? По меньшей мере, зная с долей уверенности, что у этого больного сифилис, Баснер направил к нему Кабира, чтобы спутать диагноз, а в худшем случае — подобно тому, как Шива обошелся с несчастным Роки, — Баснер хотел предательски отомстить ему, задействовав психа в качестве дистанционного неконтролируемого орудия, тупой бомбы, автоматического биомеханического снаряда.