Этюд со смертельным исходом (сборник)
Шрифт:
«…Разрабатываемый: Кругляков. Связь: Виноградов…
…Разрабатываемый: Храмов. Связь: Виноградов…
…Разрабатываемый: Степаненко… Иванов… Петров… Сидоров… Связь: Виноградов!»
Да что ж это, в конце концов, за Виноградов такой? А подать его сюда! И подали… Все, как отмечено выше, логично.
Плохо быть общительным. Плохо соваться куда не просят. Плохо выдумывать что-то такое этакое, не как в наставлениях по оперативной работе образца пятьдесят восьмого года… Плохо и вредно для здоровья.
Дурак ты, Саныч, дурак! Сидел бы и не
История с обменом чеков? Туфта!
Стенограммы «прослушки» за последний месяц, может, чуть больше? Ну и что? Была пара разговоров, скажем так — сомнительных… Но с кем? С «источниками»! А в негласной оперативной работе правила гибкие — на самой грани. В отношении своего человека сыщик много кое на что должен сквозь пальцы смотреть — это азбука. Даже больше — это способ выживания агентурной сети.
Степаненко… Парни совершенно обоснованно подозревают его в организации убийства генерала. И вот тут-то звоночки телефонные от Мастера не в жилу, ох не в жилу! Хотя лишнего вроде там ничего не было сказано, но… все равно некстати.
Коротко лязгнул запор:
— Пошли!
— Сколько времени? — счел возможным поинтересоваться у сержанта Виноградов.
— Десятый час, — не глядя на циферблат, ответил надзиратель.
Вот гады, с оттенком уважения выругался про себя капитан. Адвоката продержали до самого упора — еще чуть-чуть, и было бы нарушение законности. А так — ничего особенного, все в пределах кодекса… Гады!
— Завтрак!
Не успевший проснуться Виноградов уже дисциплинированно принимал из рук дежурного свою пайку: сегодня кроме чая давали вполне аппетитно пахнущую пшенную кашу.
Умывшись и позавтракав — кроме казенного, он побаловал себя еще и принесенными вчера адвокатом крекерами — Владимир Александрович почувствовал себя в целом неплохо. Если, конечно, такое определение вообще было приемлемо в данной ситуации.
По сути, нормальный опер — существо в бытовом отношении крайне нетребовательное. Ею способность к универсальной адаптации вполне позволяет спать сытым и голодным, под грохот работающего за стенкой дизеля, на составленных стульях, голых досках, в холодильнике мясокомбината, сидя или даже стоя на офицерском собрании. Поэтому и вторая ночь в камере прошла для Виноградова незаметно.
Естественная реакция на стресс последних дней — даже вечно горящая под потолком лампочка не раздражала… Что же касается пищи, то за пять курсантских лет в высшей мореходке Владимир Александрович приноровился потреблять все. Хотя, конечно, ресторанная или, скажем, домашняя еда никогда не оставляли его равнодушным.
Жить было вполне можно! Ручку он со стола у Сережи спер, газеты в камере лежали — хотя и не свежие, хотя и для других целей… В одной даже кроссворд оказался…
Однако время шло, а Виноградова не вызывали, настроение постепенно портилось. Почти все клеточки кроссворда были уже заполнены, газеты прочитаны, озадаченный желудок застенчиво напомнил, что пора бы уже и пообедать…
Оставив безуспешные попытки заснуть, капитан вдруг заметил, что нервно и быстро ходит по камере. Ага! Узникам положено считать шаги… Туда. Сюда. Сколько будет? Четырнадцать. Или тринадцать с половиной? Если считать от угла до угла… Это занятие отвлекло ненадолго.
Виноградов вспомнил фильм «Ленин в Польше»: вождь мирового пролетариата в жилетке и белой рубашке шатается от стены к стене германского каземата… И еще: «Ильич, озабоченный, мечет шажки». Это, впрочем, из другой оперы… Еще: старички в «Матросской тишине»… Еще, кое-кто из знакомых, сидевших и сидящих…
Это же тактика, говорил себе Владимир Александрович. Элементарно, он сам так делал много раз — задержанный изолирован, не знает, что творится снаружи, нервничает, суетится…
Виноградов подошел к забранному железом окошку — был виден кусочек темнеющего неба, холодного и безлунного. Обернулся: металлические нары с полированным деревом досок, черный унитаз, умывальник… Дверь — «глазок», «кормушка». На стене — крестик из хлеба, надпись: «Спаси и сохрани!» И другие надписи: имена, даты, статьи… Страшно…
— Пойдем!
Дверь открылась как всегда неожиданно, и через минуту капитан уже увидел Тарасевича, заполняющего казенный бланк.
— Все!
— Забирай, — кивнул, посмотрев документы, старшина.
— Здорово! — улыбнулся Тарасевич, только что расписавшийся в получении для казенных нужд задержанного Виноградова.
— Привет, — не менее обаятельно улыбнулся Владимир Александрович и последовал за «своим» опером…
— Ну как? — поинтересовался Тарасевич, когда они пришли в его кабинет. И сразу же уточнил, что имеет в виду: — Плохо в тюрьме?
— Да, — вдумчиво согласился Виноградов. — Но в Приречье хуже было — там еще и стреляли…
Ему очень захотелось рассказать симпатичному оперу про Приречье, Кавказ, Халкарию, про то, какой он, в сущности, хороший и заслуженный, сколько всего сделал для борьбы с бандитами и прочей мразью, но было не место и не время.
— Я опять не вижу своего адвоката.
— А без него — не будешь беседовать?
— Нет, — с сожалением покачал головой капитан.
— Ну и ладно… — покладисто кивнул Тарасевич, вставая из кресла, за которым мгновение до этого расположился. — Беседовать, собственно, и не о чем. Пошли назад!
— Одна-ако! — Виноградов был ошарашен. Этого он не ожидал.
— А ты как думал? Мы что — груши околачиваем? Сегодня утром Степаненко взяли вместе со всей бражкой — наглухо, сидеть будут до второго пришествия…
— Мастер же — иностранец? По паспорту…
— Да там одного оружия — шквал! Консул как увидел — аж затрясся…
Они стояли перед дверью кабинета, не переступая, однако, порог, отделяющий его от коридора.
— Не-ет, только по закону — вместе с гебешниками… Так теперь все прояснилось? Я могу идти? — Виноградов старался изобразить радостное изумление. — Наконец-то!