Этюд в багровых тонах (др.перевод+иллюстрации Гриса Гримли)
Шрифт:
Повисла пауза, а потом дочь заговорила спокойным, уверенным тоном:
«Ложь никогда до добра не доводила, мама. Давай скажем этому джентльмену правду. Да, мы видели мистера Дреббера еще раз».
«Бог тебе судья! — вскричала мадам Шарпантье, падая на стул и воздевая руки. — Ты погубила своего брата».
«Артур сам велел бы нам говорить правду», — с твердостью возразила дочь.
«Ну, теперь вам ничего не остается, кроме как рассказать все, — сказал я. — Полуправда еще хуже лжи. Кроме того, вы ведь не знаете, что нам известно».
«Пусть это будет
«Лучше расскажите мне все, как было, — сказал я. — Уверяю, если сын ваш невиновен, ему ничего не будет».
«Элис, я думаю, тебе лучше нас оставить, — сказала мадам Шарпантье, и дочь ее вышла. — Говоря по совести, сэр, я не хотела вам все это рассказывать, но раз уж моя бедная дочь проговорилась, у меня нет выбора. Я приняла решение и расскажу вам все до последней мелочи».
«Вот это дело», — похвалил я.
«Мистер Дреббер прожил у нас три недели. Они с мистером Стэнджерсоном, его секретарем, путешествовали по континенту. Я заметила на чемоданах бирки с надписью „Копенгаген“, — видимо, оттуда они и прибыли. Стэнджерсон был спокойного, сдержанного нрава, но о хозяине его, увы, сказать этого нельзя. Он показал себя человеком грубым и невоспитанным. В первый же вечер после приезда он сильно выпил и совсем разошелся — да, по правде говоря, после полудня он вообще редко бывал трезвым. Со служанками он вел себя безобразно — распущенно и вульгарно. Но самое ужасное, что он стал то же самое себе позволять и с моей дочерью Элис, и несколько раз говорил ей такие вещи, которых она, по невинности своей, и понять-то не могла. Один раз он схватил ее и стал целовать — даже его собственный секретарь упрекнул его за эту непристойную выходку».
«Но почему вы все это терпели? — спросил я. — Вы ведь наверняка могли в любой момент избавиться от таких жильцов».
Этот прямой вопрос заставил мадам Шарпантье вспыхнуть.
«Бог свидетель, я бы выставила их за дверь в первый же день, — проговорила она, — но больно уж искушение было сильным. Они, каждый, платили по фунту в день, четырнадцать фунтов в неделю, а постояльцев сейчас мало. Я вдова, снарядить сына во флот мне было нелегко. Жалко было упускать такие деньги. Я хотела как лучше. Но последний его поступок так меня возмутил, что я велела им освободить комнаты. Именно поэтому они и уехали».
«И что потом?»
«Когда они отбыли, у меня отлегло от сердца. Сын мой сейчас в увольнении, но я ему ничего не рассказывала — нрав у него горячий, и он всем сердцем любит сестру. Когда за этими двумя закрылась дверь, у меня словно груз с души свалился. Увы — через час в дверь позвонили: это вернулся мистер Дреббер. Он был очень возбужден и, похоже, сильно пьян. Он вломился в комнату, где сидели мы с дочерью, и пробормотал какую-то нелепицу о том, что, мол, опоздал на поезд. А потом повернулся к Элис и прямо на моих глазах стал уговаривать ее сбежать с ним! „Ты уже совершеннолетняя, — говорил он, — никто не имеет права тебе помешать. Денег у меня целая прорва. На старуху свою наплюй, поехали со мной. Жить будешь как принцесса“. Бедняжка Элис перепугалась, отшатнулась от него, но он схватил ее за руку и потащил к двери. Я закричала, и тут в комнату вошел мой сын Артур. Что было дальше, я не знаю. Я слышала ругательства и звуки борьбы. Сама я от ужаса даже голову поднять не могла. Немного оправившись, я увидела, что Артур стоит в дверях и смеется, а в руке у него трость. „Больше этот красавчик сюда точно не сунется, — сказал он. — Пойду посмотрю, что он собирается делать дальше“.
Рассказ мадам Шарпантье прерывался паузами и всхлипами. Иногда она говорила так тихо, что я с трудом разбирал слова. Впрочем, я сделал стенографическую запись ее рассказа, чтобы ничего не перепутать.
— Какая захватывающая история, — сказал Холмс, зевнув. — А что было дальше?
— Когда мадам Шарпантье замолкла, я понял, что все зависит от одной подробности. Глядя на нее в упор — я по опыту знаю, как это действует на женщин, — я спросил, в котором часу вернулся ее сын.
«Я не знаю», — ответила она.
«Не знаете?»
«Нет, он открыл дверь своим ключом».
«А вы уже спали?»
«Да».
«А в котором часу вы легли спать?»
«Около одиннадцати».
«Выходит, ваш сын отсутствовал не меньше двух часов?»
«Да».
«А может, и четыре, и пять?»
«Может, и так».
«И что он делал все это время?»
«Я не знаю», — прошептала она, и даже губы у нее побелели.
— Ну, дальше, как вы понимаете, оставались сущие пустяки. Я выяснил, где находится лейтенант Шарпантье, явился к нему с двумя полицейскими и задержал его. Когда я дотронулся до его плеча и приказал без шума следовать за нами, он ответил с неописуемой дерзостью: «Вы, видимо, считаете, что я причастен к смерти этого мерзавца Дреббера». Мы об этом даже обмолвиться не успели, так что слова эти выглядят в высшей степени подозрительно.
— Чрезвычайно, — согласился Холмс.
— В руке у него по-прежнему была трость, с которой он, по словам матери, отправился вслед за Дреббером. Такая крепкая дубовая палка.
— Ну так, и какова ваша версия?
— А вот какова: он шел за Дреббером до Брикстон-роуд. Там между ними снова вспыхнула ссора, по ходу которой Дреббер получил удар палкой — ну, например, в солнечное сплетение: смертельный, но не оставивший следов. Ночь была дождливая, кругом никого, так что Шарпантье беспрепятственно отволок тело в пустой дом. Что же касается свечи, крови, надписи на стене и кольца — все это уловки, чтобы навести полицию на ложный след.
— Блистательно! — проговорил Холмс покровительственным тоном. — Право же, Грегсон, вы делаете успехи. Из вас когда-нибудь будет толк.
— Я и сам считаю, что очень ловко все это проделал, — не без гордости признался сыщик. — Молодой человек, кстати, дал показания. Он утверждает, что шел за Дреббером некоторое время, но потом тот заметил его и, чтобы отвязаться, взял кэб. По дороге домой Шарпантье встретил бывшего сослуживца, и они долго гуляли. Впрочем, он не смог внятно ответить, где именно живет этот сослуживец. По-моему, все факты стыкуются просто безупречно. Но Лестрейд-то — вот умора! — пошел совсем не по тому следу. Боюсь, ничего путного у него не выйдет. Черт побери, да никак это он!
И действительно, пока мы беседовали, Лестрейд поднимался по лестнице и теперь вошел в комнату. Впрочем, физиономия его лишилась привычного налета самоуверенности, а платье — привычного лоска. Выражение лица у инспектора было растерянное и озадаченное, костюм в изрядном беспорядке. Судя по всему, он пришел посоветоваться с Шерлоком Холмсом и сильно смутился, увидев своего коллегу. Он встал посреди комнаты, нервно тиская шляпу, не зная, с чего начать.