Этюд в багровых тонах (др.перевод+иллюстрации Гриса Гримли)
Шрифт:
— Вы, похоже, ходячая летопись преступлений, — заметил Стэмфорд с улыбкой. — Вам следовало бы издавать газету. Назовите ее «Уголовная хроника прошлого».
— Очень, между прочим, занятное вышло бы чтение, — заметил Шерлок Холмс, заклеивая проколотый палец кусочком пластыря. — Мне приходится быть осторожным, — добавил он, глядя на меня с улыбкой. — Я часто вожусь со всякими ядами.
Он протянул мне руку, и я увидел, что она испещрена такими же кусочками пластыря и ожогами кислотой.
— Мы пришли по делу, — проговорил Стэмфорд, усаживаясь на высокий трехногий табурет и подталкивая ко мне другой такой же. — Мой друг ищет постоянное пристанище, а поскольку вы жаловались, что
Шерлоку Холмсу, похоже, пришлась по душе идея разделить со мной жилье.
— Я присмотрел одну квартирку на Бейкер-стрит, которая подойдет нам во всех отношениях, — сказал он. — Надеюсь, вы не против запаха крепкого табака?
— Я сам курю «матросскую» смесь, — ответил я.
— Ну и отлично. Я привык держать дома всякие химикалии и иногда ставлю опыты. Вам это не помешает?
— Разумеется нет.
— Так… какие у меня еще недостатки. Иногда у меня портится настроение, и я целыми днями не открываю рта. Не принимайте мою хмурость на свой счет. Если меня не трогать, это скоро пройдет. Ну а вы в чем можете покаяться? Если уж два человека решили поселиться вместе, им лучше знать друг о друге самое худшее.
Меня рассмешил этот перекрестный допрос.
— Я держу щенка бульдога, — начал я. — И я не терплю шума, потому что у меня расшатаны нервы, и встаю с постели позднее некуда, и ленив до невозможности. Когда я поправлюсь, у меня появится другой набор пороков, но пока эти основные.
— А скрипичную музыку вы тоже считаете шумом? — спросил Холмс, явно встревоженный.
— Смотря какую, — ответил я. — Если играют хорошо, это райское наслаждение, если же плохо…
— Ну, тогда все в порядке, — с облегчением рассмеялся он. — Будем считать, что мы договорились — если, конечно, квартира вам подойдет.
— Когда мы ее посмотрим?
— Зайдите за мной сюда завтра в полдень, мы съездим и сразу все уладим, — предложил он.
— Хорошо, завтра в полдень, — сказал я, пожимая ему руку.
Мы оставили его возиться с химикалиями, а сами пошли в сторону моего пансиона.
— Кстати, — я резко остановился и посмотрел на Стэмфорда, — а как он, черт возьми, догадался, что я приехал из Афганистана?
Мой спутник загадочно улыбнулся.
— Это у него такая особенность, — проговорил он. — Вы далеко не единственный, кто хотел бы понять, как он все узнаёт.
— А, тайна! — воскликнул я, потирая руки. — Это весьма заманчиво. Я вам крайне признателен за то, что вы нас свели. Вы ведь знаете: «Чтобы познать человечество, надо изучать человека».
— Ну, теперь у вас есть объект для изучения, — проговорил Стэмфорд, прощаясь. — Но вы сами убедитесь, что это крепкий орешек. Готов поспорить, что он узнает про вас больше, чем вы про него. Всего хорошего.
— Всего хорошего, — откликнулся я и зашагал к своему пансиону, весьма заинтригованный новым знакомством.
Глава II
Наука дедукции
Как и было условлено, мы встретились на следующий день и осмотрели квартиру в доме номер 221-Б по Бейкер-стрит, о которой Холмс говорил накануне. В ней было две удобные спальни и большая, светлая гостиная, уютно обставленная и освещенная двумя широкими окнами. Квартира нам так понравилась, а поделенная на двоих плата оказалась такой необременительной, что мы тут же заключили договор о найме и вступили во владение нашим новым обиталищем. В тот же вечер я перевез свои вещи из пансиона, а на следующее утро приехал Шерлок Холмс с несколькими коробками и саквояжами. Дня два мы распаковывали свои пожитки и пытались придать квартире как можно более уютный вид. Покончив с этим, мы начали приноравливаться к новой обстановке и обживаться на новом месте.
Холмс оказался из тех людей, с кем ужиться совсем не трудно. Характер у него был спокойный, образ жизни — размеренный. Он, как правило, отправлялся на покой не позже десяти вечера и всегда успевал позавтракать и уйти, прежде чем я поднимался с постели. Иногда он проводил весь день в химической лаборатории, иногда — в анатомическом театре или в долгих прогулках, которые, похоже, увлекали его в самые непритязательные части города. Энергия в нем била ключом, пока он был увлечен работой, но время от времени наступала реакция, и тогда он целыми днями лежал на диване в гостиной, не произнося ни слова и почти не шевелясь от восхода до заката. В эти моменты я замечал в его глазах такое сонное, отсутствующее выражение, что заподозрил бы его в пристрастии к какому-нибудь наркотику — вот только воздержанность и осмысленность всего его образа жизни вроде бы не допускали такого предположения.
Время шло, и меня все сильнее и глубже занимал вопрос, что же он за человек и чего добивается в жизни. Уже сама его внешность сразу же привлекала внимание самого поверхностного наблюдателя. Ростом он был выше шести футов, а при своей исключительной худобе казался еще выше. Глаза у него были острые и проницательные, если не считать тех периодов оцепенения, о которых я уже упоминал; тонкий орлиный нос придавал лицу живое и целеустремленное выражение. Четко очерченный, выступающий подбородок говорил о решительности характера. Руки его были постоянно измазаны чернилами и покрыты пятнами от всяких химикалий, однако с неодушевленными предметами он обращался чрезвычайно нежно — я не раз отмечал это, глядя, как он возится со своими хрупкими алхимическими инструментами.
Читатель, наверное, сочтет меня отпетым любителем совать нос в чужие дела, но я должен признаться, что этот человек постоянно занимал мое воображение, и я снова и снова пытался пробить стену молчания, которой он огораживал все, что касалось его лично. Но прежде чем осуждать меня, вспомните, какой бесцельной была тогда моя жизнь и как мало в ней было вещей, способных занять мои мысли. Здоровье позволяло мне выходить из дома только в теплую погоду, а друзей, которые могли бы зайти в гости и нарушить монотонное течение жизни, я не имел. Поэтому меня только раззадоривала завеса тайны, окружавшая моего компаньона, и я посвящал уйму времени попыткам ее приподнять.
Медициной он не занимался. Он сам это сказал в ответ на мой прямой вопрос, подтвердив тем самым догадку Стэмфорда. Я не заметил, чтобы он систематически читал книги, которые позволили бы ему получить ученую степень или отворить какую-либо иную дверь в мир науки. Однако у него была удивительная тяга к некоторым научным занятиям, а познания его — в определенных, совершенно непредсказуемых областях — были столь обширны и детальны, что некоторые его реплики меня буквально ошеломляли. Никто не станет упорно трудиться и укладывать в голову уйму всяких сведений, если у него нет совершенно определенной цели. Люди, которые нахватались первых попавшихся знаний, редко могут похвастаться их глубиной. Никто не станет засорять память пустяками, не имея на то веской причины.