Этюд в багровых тонах (др.перевод)
Шрифт:
Глава VI
Продолжение воспоминаний Джона Х. Ватсона, доктора медицины
Как оказалось, яростное сопротивление нашего пленника отнюдь не свидетельствовало о ненависти к нам лично, потому что, как только мы его связали, он вежливо улыбнулся и выразил надежду, что никого не покалечил в схватке.
— Вы, наверное, повезете меня в участок, — обратился он к Шерлоку Холмсу. — Мой кэб у дверей. Если вы развяжете мне ноги, я пойду сам. Весу-то во мне немало, не то что в старые времена.
Грегсон и Лестрейд переглянулись, явно сомневаясь в его искренности; но Холмс без колебаний поверил Хоупу на слово и тут же размотал полотенце, стягивавшее его лодыжки.
— Если место начальника полиции сейчас свободно, лучше вас кандидата не найти, — сказал он, с нескрываемым восхищением глядя на моего приятеля. — Ловко вы меня выследили.
— Вам лучше поехать с нами, — сказал Холмс двум сыщикам.
— Я могу за кучера, — вызвался Лестрейд.
— Ну и отлично. А Грегсону внутри места хватит. И вам тоже, доктор. Вас ведь заинтересовала эта история — обидно будет пропустить финал.
Я с радостью согласился, и мы вместе спустились вниз. Пленник наш не предпринимал никаких попыток сбежать, он спокойно уселся в кэб, которым совсем недавно управлял, мы сели следом. Лестрейд вскочил на козлы, хлестнул лошадь и быстро доставил нас до места. Нас провели в тесную каморку, где полицейский инспектор записал имя арестованного и имена людей, в убийстве которых его обвиняли. Инспектор был бледный, безликий человечек, исполнявший свои обязанности с механическим безразличием.
— До конца недели обвиняемый предстанет перед мировым судьей, — сказал он. — А до тех пор, мистер Джефферсон Хоуп, хотите ли вы что-нибудь нам сказать? Но предупреждаю, что показания ваши будут зафиксированы и могут быть обращены против вас.
— Я многое хочу сказать, — медленно проговорил наш пленник. — Я хочу рассказать этим джентльменам все как есть.
— Не лучше ли вам оставить этот рассказ до суда? — предложил полицейский.
— А суда, может, и не будет, — ответил Хоуп. — Да нет, не пугайтесь. Не собираюсь я кончать с собой. Вы врач? — С этими словами он обратил ко мне свои горящие, темные глаза.
— Да, — ответил я.
— Тогда положите руку вот сюда. — Он улыбнулся и указал закованной рукой себе на грудь.
Я исполнил его просьбу и сразу же ощутил внутри сильнейшие спазмы и толчки. Ребра его содрогались, словно непрочная постройка, внутри которой работает мощный мотор. В наступившей тишине я слышал доносившиеся из грудной клетки хрип и глухой рокот.
— Боже, — воскликнул я, — да у вас аневризма аорты!
— Да, кажется, так оно называется, — безмятежно подтвердил Хоуп. — Я на прошлой неделе ходил к доктору, и тот сказал, что она со дня на день должна лопнуть. К тому шло уже много лет. Ночевки в горах у Соленого озера и промысловый рацион — вот как я ее заработал. Но я свое дело сделал, и мне теперь все равно, когда умирать, вот только хотелось бы сначала рассказать правду о том, что случилось. Не хочу, чтобы меня вспоминали как обычного бандита.
Инспектор и два сыщика торопливо посовещались, можно ли позволить заключенному давать показания.
— Как по-вашему, доктор,
— Вне всякого сомнения, — ответил я.
— Тогда в интересах правосудия наш долг — записать его показания, — сказал инспектор. — Прошу вас, сэр, говорите, но повторяю: ваши слова могут быть обращены против вас.
— Я, с вашего позволения, сяду, — проговорил наш пленник, опускаясь на стул. — От этой аневризмы я быстро устаю, а мы еще изрядно оттузили друг друга. Я стою у края могилы, мне незачем врать. Каждое мое слово — чистая правда, а как вы ею распорядитесь, мне уже все равно.
С этими словами Джефферсон Хоуп откинулся на спинку стула и начал свой удивительный рассказ. Говорил он спокойно и размеренно, словно повествуя о самых заурядных событиях. Я ручаюсь за точность пересказа, поскольку мне удалось раздобыть блокнот, в который Лестрейд слово за слово записывал рассказ пленника.
— Вас, в принципе, не касается, за что именно я ненавидел этих людей, — начал Хоуп. — Достаточно того, что на их совести две загубленные жизни, отец и дочь, и, следовательно, они заслужили свой приговор. С тех пор прошло уже столько времени, что искать справедливости в суде не имело смысла. Но я был свидетелем их злодеяния и постановил, что сам буду им судьей, присяжными и палачом. Если вы настоящие мужчины, вы бы поступили на моем месте точно так же.
Девушка, о которой идет речь, двадцать лет назад должна была стать моей женой. Ее насильно выдали за этого Дреббера, и она умерла от горя. Я снял обручальное кольцо с ее мертвой руки и поклялся, что в его смертный час кольцо это будет у него перед глазами, а последней мыслью его будет мысль о возмездии за совершенное зло. Я носил кольцо с собой и гонялся за Дреббером и его сообщником по двум континентам, пока наконец не настиг их. Они думали вымотать меня, но не на того напали. Если, что весьма вероятно, я завтра умру, то умру, зная, что сделал свое главное дело, и сделал на славу. Они приняли смерть от моей руки. Ни надежд, ни желаний у меня больше не осталось.
Они были богаты, я — беден, и преследовать их мне было нелегко. Когда мы оказались в Лондоне, в карманах у меня было пусто, пришлось подыскивать работу. Править лошадьми и ездить верхом мне привычнее, чем ходить по земле, поэтому я обратился в контору наемных экипажей и скоро получил место. Каждую неделю я должен был отдавать хозяину определенную сумму, а остаток оставлял себе. Оставалось совсем немного, но я кое-как перебивался. Труднее всего оказалось разобраться в здешних улицах — Лондон, по-моему, будет почище любого специально построенного лабиринта. Впрочем, я обзавелся картой, выучил расположение главных вокзалов и отелей, и тогда дело пошло на лад.
Я не сразу вызнал, где поселились мои господа; но я наводил и наводил справки, пока наконец не наткнулся на них. Они остановились в пансионе в Кэмберуэлле, на другом берегу реки. Когда я их нашел, я понял, что они в моей власти. Я отрастил бороду, так что узнать они меня не могли. Я решил, что буду неотступно следить за ними, пока не подвернется удобный случай. Я дал себе слово, что на этот раз их не упущу.
И все-таки чуть было не упустил. Куда бы они ни отправились, я следовал за ними по пятам. Иногда — в своем кэбе, иногда — пешком; в кэбе было удобнее, потому что они точно не могли улизнуть. Зарабатывать я мог только рано утром или поздно вечером, поэтому задолжал хозяину. Но меня это не слишком печалило — ведь обидчики мои были в моих руках.