Этюд в багровых тонах (др.перевод)

Дойл Артур Конан

Но и они были хитры. Они, видимо, подозревали, что за ними охотятся, потому что никогда не выходили поодиночке или после наступления темноты. Первые две недели я ездил за ними каждый день, и за это время они не разлучились ни разу. Дреббер почти все время был пьян, но Стэнджерсон оставался начеку. Я следил за ними с утра до ночи, но удобный случай все не подворачивался. Впрочем, я не отчаивался, что-то говорило мне, что час расплаты близок. Единственное, чего я боялся, — что эта штука у меня в груди лопнет и не даст мне довести дело до конца.

И вот наконец однажды вечером ездил я туда-сюда по Торки-Террас — так называется улица, на которой они поселились, — и вдруг вижу: к их дверям подъезжает кэб. Из пансиона вынесли какие-то чемоданы, а немного погодя вышли Дреббер со Стэнджерсоном, сели в кэб и уехали. Я

подстегнул лошадь и двинулся следом. Радоваться было нечему — они, похоже, решили покинуть Лондон. Они вышли на Юстонском вокзале, я попросил мальчишку подержать лошадь и пробрался за ними на платформу. Я расслышал, как они спросили про ливерпульский поезд, и служитель ответил, что один только что ушел, а следующий только через несколько часов. Стэнджерсон, похоже, огорчился, Дреббер же скорее обрадовался. В сутолоке я смог подойти так близко, что слышал каждое их слово. Дреббер сказал, что у него есть одно дельце, пусть Стэнджерсон его подождет, он скоро вернется. Стэнджерсон стал возражать — напомнил, что они договорились всюду ходить вместе. Дреббер ответил, что дело у него деликатное и он должен идти один. Я не расслышал, что Стэнджерсон сказал в ответ, но Дреббер разразился ругательствами — Стэнджерсон, мол, всего лишь слуга и не имеет права ему указывать. Секретарь понял, что спорить бесполезно, и предложил, если они пропустят последний поезд, встретиться в пансионе «Хэллидей». На это Дреббер ответил, что будет на платформе задолго до одиннадцати, и зашагал прочь.

Наконец-то настал тот миг, которого я ждал долгие годы. Враги мои были в моей власти. Разлучившись, они сами лишили себя последней защиты. Спешить я, однако, не стал. У меня уже был разработан план действий. Что толку в мести, если твой обидчик не узнает, кто нанес ему удар и за что его настигло возмездие? Я хотел, чтобы злодеи успели понять, за какой именно грех их наказывают. За несколько дней до того один джентльмен, присматривавший за строениями на Брикстон-роуд, обронил в моем кэбе ключ от пустого дома. Он хватился в тот же вечер, и ключ я ему вернул, однако успел снять с него слепок и заказать дубликат. Теперь в этом огромном городе был как минимум один укромный уголок, в котором, я знал, мне никто не помешает. Оставалось решить одну непростую задачу — заманить туда Дреббера.

Дреббер зашагал по улице, заглянул в пару распивочных и в каждой провел не меньше получаса. Выйдя из последней, он уже нетвердо стоял на ногах — значит, выпил немало. Потом он остановил кэб, ехавший прямо перед моим. Я двинулся за ними следом, лошадь моя практически касалась мордой его возницы. Мы переехали через мост Ватерлоо, долго петляли по улицам, пока, к моему удивлению, не оказались опять перед их прежним пансионом. Я представления не имел, зачем ему понадобилось возвращаться, однако обогнал их и остановился ярдов на сто дальше. Дреббер вошел, отпустив кэб. Дайте мне, пожалуйста, стакан воды. Столько говорить — в горле пересохло.

Я протянул Хоупу стакан, он осушил его залпом.

— Теперь лучше, — сказал он. — Так вот, я прождал с четверть часа; потом из дома донесся шум, точно там устроили драку. В следующий момент дверь распахнулась, и на пороге появились двое: Дреббер и молодой парень, которого я раньше не видел. Парень держал Дреббера за шкирку и, дотащив до ступеней, дал ему хорошего пинка — тот отлетел прямо на середину улицы. «Скотина! — крикнул парень, размахивая тростью. — Я тебе покажу, как оскорблять честную девушку!» Он так взбесился, что, наверное, отходил бы Дреббера палкой, если бы этот трус не бросился бежать со всех своих нетвердых ног. Он добежал до угла, там заметил мой кэб, махнул мне рукой и забрался внутрь.

«Гони в пансион, „Хэллидей“», — приказал он.

Да, он сидит в моем кэбе — у меня чуть сердце не выпрыгнуло от радости, я даже перепугался, как бы моя аорта не подвела. Я медленно двинулся вперед, соображая, что теперь предпринять. Можно отвезти его за город — там, в каком-нибудь безлюдном переулке, и состоится наш последний разговор. Я уже остановился было на этом, когда Дреббер сам вдруг пришел мне на помощь. Ему приспичило еще выпить, и он приказал мне остановиться у пивной. Он вошел внутрь, велев мне ждать. В пивной он просидел до самого закрытия, а когда вновь появился, был настолько пьян, что я понял: теперь игра пойдет по моим правилам.

Только не думайте, что я просто собирался его убить. Он это, безусловно, заслужил, но у меня все равно рука не поднималась. Я давно уже решил, что, если до того дойдет, я дам ему возможность выбора. За годы скитаний по Америке мне чем только не довелось заниматься, и некоторое время я работал уборщиком в лаборатории Йоркского колледжа. Как-то раз профессор читал студентам лекцию об отравлениях и демонстрировал вещество, называемое алкалоидом, — он получил его из яда, которым в Южной Америке смачивают наконечники стрел: действие его так сильно, что даже одна крупинка вызывает мгновенную смерть. Я приметил бутыль, в которой хранился состав, и, когда все разошлись, взял себе немного. Я неплохо знаю аптекарское дело и сумел превратить яд в маленькие растворимые пилюли; каждую пилюлю я положил в коробочку рядом с другой такой же, только без яда. Я тогда же решил, что, когда дождусь наконец своего часа, господа мои должны будут проглотить по пилюле из каждой коробочки, я же возьму себе оставшуюся. Это куда безопаснее и ничуть не менее надежно, чем стреляться через платок. С того дня я всегда носил коробочки с собой; наконец пришло время пустить их в дело.

Время уже близилось к часу, ночь выдалась ненастная — дул ветер, лил проливной дождь. Я промок и окоченел, но душа моя ликовала — я готов был просто кричать от счастья. Если у вас, джентльмены, было когда заветное желание, вы лелеяли его двадцать долгих лет и наконец дождались его исполнения, вы поймете мои чувства. Я закурил сигару, чтобы немного успокоиться, но все равно руки у меня дрожали и кровь стучала в висках. Пока мы ехали, я явственно видел по бокам от лошади старого Джона Ферье и мою милую Люси — они смотрели на меня из мрака и улыбались; наконец мы остановились у пустого дома на Брикстон-роуд.

Вокруг не было ни души, не раздавалось ни звука, лишь шумел дождь. Заглянув в окошко, я увидел, что Дреббер сидит кучей, погрузившись в пьяный сон. Я потряс его за рукав.

«Пора выходить», — сказал я.

«Ладно», — промычал он.

Он, видимо, решил, что мы приехали в пансион, потому что без лишних слов вылез и пошел за мной к дому. Мне пришлось идти рядом и поддерживать его — хмель у него еще не выветрился. Мы добрались до двери, я открыл ее и провел его в гостиную. И даю вам слово, все это время отец с дочерью шли по дорожке перед нами.

«Экая чертова темень», — сказал Дреббер, переминаясь с ноги на ногу.

«Сейчас зажжем свет, — сказал я, чиркая спичкой и поднося ее к восковой свече, которую захватил с собой. — Ну, Енох Дреббер, — продолжал я, повернувшись к нему и направив свет себе в лицо, — помнишь меня?»

Сначала он уставился на меня тупыми, пьяными глазами, потом в них появился ужас, исказивший все черты, — он, несомненно, меня узнал. Он отшатнулся, изменившись в лице, на лбу проступил пот, зубы начали выбивать дробь. Глядя на это, я прислонился к дверям и разразился громким, долгим хохотом. Я знал, что месть будет сладка, но не предполагал, что буду ощущать такое блаженство.