Этюд в багровых тонах (сборник)
Шрифт:
– Может быть, лучше будет сделать это на суде? – спросил инспектор.
– Суда может и не быть, – сказал на это Хоуп. – Не удивляйтесь. Я не собираюсь сводить счеты с жизнью. Вы врач? – перевел он взгляд на меня.
– Да, – кивнул я.
– Тогда приложите руку вот сюда, – улыбнулся Хоуп и указал на свою грудь, что ему не так-то легко было сделать, учитывая, что на нем были наручники.
Я выполнил его просьбу и тут же почувствовал чрезвычайно сильное и неровное биение внутри. Казалось, что его грудная клетка содрогается и вибрирует, как стены какого-нибудь хлипкого здания, внутри которого работает мощная машина. Благодаря тому, что в кабинете было очень тихо, я даже услышал звук, похожий на гудение, исходящий из того же источника.
– Черт
– Вот именно, – ничуть не смутился он. – Я на прошлой неделе сходил к врачу, и он сказал, что мое сердце выдержит еще разве что несколько дней. Оно уже много лет так себя ведет, и с каждым годом все хуже и хуже. Я надорвал его в горах Солт-Лейка, когда недоедал и не давал себе отдыхать. Но мое дело сделано, и мне теперь все равно, когда я умру. Я только желаю, чтобы кто-нибудь кроме меня знал, как все было. Не хочу, чтобы меня запомнили, как обычного убийцу.
76
Аневризма (от греч. aneurysma – расширение) – местное расширение просвета артерии вследствие повреждения или изменения ее стенок.
Инспектор и оба детектива наскоро посовещались между собой, стоит ли разрешать ему рассказывать о себе.
– Как вы считаете, доктор, – спросил хозяин кабинета, – у него действительно так плохо с сердцем?
– Хуже не бывает, – ответил я.
– В таком случае, я считаю, что наш долг в интересах правосудия выслушать его рассказ, – громко объявил инспектор. – Сэр, вы можете приступать к рассказу, но еще раз напоминаю, что ваши слова будут внесены в протокол.
– Если позволите, я сяду, – сказал пленник и опустился на стул. – Из-за этой аневризмы я очень быстро устаю, да и наша потасовка полчаса назад сил мне не прибавила. Я уже стою одной ногой в могиле, поэтому не стану вам лгать. Все, что я вам скажу, – абсолютная правда, и мне все равно, как вы используете то, что сейчас услышите.
С этими словами Джефферсон Хоуп откинулся на спинку стула и приступил к своему удивительному рассказу. Говорил он спокойно, даже монотонно, как будто речь шла о самых банальных вещах. За точность изложения я ручаюсь, поскольку имел возможность свериться с записной книжкой Лестрейда, где рассказ задержанного был записан слово в слово.
– Для вас не имеет большого значения, почему я ненавидел этих мерзавцев, – начал Хоуп. – Достаточно того, что они погубили двух людей… Отца и дочь… За что и поплатились своей жизнью. Они совершили преступление слишком давно, и ни один судне стал бы рассматривать это дело, если бы я решил предъявить официальное обвинение. Но только я знал, что они действительно виновны, поэтому решил сам стать им судьей, прокурором и палачом. Вы бы и сами так поступили, если бы оказались на моем месте и если вы настоящие мужчины.
Это было двадцать лет назад. Девушка, о которой я говорю, была моей невестой, но ее насильно выдали замуж за того самого Дреббера, отчего ее сердце не выдержало и она умерла. Когда она лежала в гробу, я снял с ее пальца обручальное кольцо и поклялся себе, что, умирая, этот выродок будет видеть это самое кольцо и думать о преступлении, за которое покаран. Я не расставался с этим кольцом. Вместе с ним я выслеживал Дреббера и его подельника на двух континентах, пока наконец не нашел их. Они надеялись, что у меня не хватит терпения и я все брошу, но просчитались. Если завтра я умру (что вполне вероятно), то умру с мыслью о том, что свое предназначение в этом мире я выполнил, и выполнил неплохо. Благодаря мне двоими негодяями на земле стало меньше. Мне больше нечего желать и не на что надеяться.
Они были богаты, а я беден, поэтому мне не так-то просто было за ними гоняться. Когда я приехал в Лондон, в кармане у меня не было ни гроша, так что мне пришлось подыскать себе работенку, чтобы не умереть с голоду. Я с детства привык иметь дело с лошадьми, поэтому пошел в службу проката кебов, и скоро меня приняли. Из заработков полагалось каждую неделю отдавать определенную сумму хозяину, остальное шло мне в карман. Правда, редко когда там было много денег, но я кое-как сводил концы с концами. Труднее всего было научиться ориентироваться в городе, потому что я видел много запутанных городов, но этот – настоящий лабиринт. Хорошо, что у меня всегда с собой карта. Если мне попадались какие-нибудь крупные гостиницы или вокзалы, тут уж я дорогу всегда находил.
Я не сразу вычислил, где обитают эти господа. Я обошел все отели и пансионы и все-таки нашел их. Они снимали комнаты в Камберуэлле [77] , на той стороне Темзы. Как только я нашел их, я понял, что им от меня уже никуда не деться. Я отпустил бороду, так что, если бы мы случайно встретились, узнать меня они не могли. Я решил не спускать с них глаз, пока не подвернется случай сделать свое дело. На этот раз они не должны были от меня уйти.
А упустить я их мог в любую минуту. Куда бы они ни направлялись, я всегда следовал за ними. Иногда на кебе, иногда на своих двоих, но на кебе было лучше, потому что так они наверняка бы от меня не ушли. Только очень рано утром или глубокой ночью я мог хоть что-то зарабатывать, поэтому скоро задолжал своему хозяину. Но меня это не слишком волновало, потому что те, кого я искал, были у меня в руках.
77
Камберуэлл – район Лондона, в прошлом – предместье.
Но они тоже оказались очень хитрыми. Наверное, эти псы почуяли неладное, потому что перестали выходить на улицу по одному и в темное время суток. Я две недели наблюдал за ними и ни разу не видел их порознь. Дреббер почти не бывал трезвым, но Стэнджерсон постоянно был начеку. День и ночь я следил за ними, но удобного случая все не выпадало. Я не отчаивался, потому что чувствовал, что время почти настало. Я боялся только того, что эта штука у меня в груди не выдержит, лопнет раньше времени, и моя работа останется невыполненной.
И вот, как-то раз вечером, я ездил туда-сюда по Торкитеррас, это улица, на которой они жили, так называлась, и увидел, как к двери их дома подкатил кеб. Сначала его загрузили багажом, потом вышли Дреббер со Стэнджерсоном, сели в него и уехали. Я поехал за ними, стараясь держаться подальше, чтобы меня не заметили. Я тогда очень разволновался, потому что подумал, что они собираются переезжать. Они доехали до Юстонского вокзала и сошли. Я оставил со своим кебом какого-то мальчишку и пошел за ними на платформу. Мне удалось услышать, как они спрашивали насчет поезда до Ливерпуля. Дежурный ответил им, что ливерпульский поезд только что ушел, а следующий будет лишь через несколько часов. Стэнджерсон, похоже, разозлился, а Дреббер наоборот, даже обрадовался. В вокзальной толкучке мне удалось приблизиться к ним настолько, что я слышал буквально каждое их слово. Дреббер сказал, что он должен кое-куда съездить, закончить одно дельце. Но его дружок стал протестовать, начал напоминать ему, что они договорились все время держаться вместе. Дреббер сказал, что дело у него личное и он должен ехать один. Что на это ответил Стэнджерсон, я не расслышал, но после его слов Дреббер пришел в ярость. Он закричал Стэнджерсону, что тот всего лишь его слуга и работает на него, за что и деньги получает, и чтобы он не забывался и не указывал ему, что делать. Секретарь видимо решил, что переубеждать Дреббера бесполезно, и сказал, что будет ждать его в гостинице «Холидей», если он опоздает на последний поезд. На это Дреббер ответил, что вернется на вокзал до одиннадцати, и пошел к выходу.