Этюды для левой руки (сборник)
Шрифт:
Кошка-мать сразу же загуляла опять, беспечно бросив детей «напрызволяще», как сообщил сосед, который сокрушался, что все женщины в его квартире… на одно лицо, все шалопутные: и жена, и теща, и дочка-прогульщица, и кошка туда же. Конечно, он по-другому говорил, даже орал.
Вчера, терпеливо выждав, все рассчитав, в квартиру соседей просочилась наша Скрябин. Она покопалась в коробке с орущими, наполовину уже прозревшими котятами и украла самого мелкого, самого жалкого, худого, несчастного и самого черного, по имени Негру-де-Пуркарь. Украла, принесла домой, спряталась с ним в диван и затихла, иногда нежно оттуда взмуркивая.
Мы обнаружили это только вечером, когда Негру, тыкая мордочкой в пузо Скрябин, заверещал от отчаяния, голода, усталости и безнадеги. Скряба вытащила малыша
«Ма-а-ам, ну давай оставим его себе. Я буду за ним уха-а-а-аживать. Я буду за ним убира-а-а-ать. Ну че-е-естно… Ну ма-а-а-ам… Я честно-честно ничего больше не попрошу, ну ма-а-а-ам…»
Мы отобрали у озабоченно нахмурившей мордочку Скрябин младенца и хотели вернуть его шалаве-матери из соседской квартиры. Скряба с отчаянным воем «Оу! Но-о-о-оу-у-у-у!!!» побежала следом, закинув голову, не сводя взгляда с котенка у мамы на ладони. У соседей никто не открыл. Пришлось вернуться назад и, к радости Скрябы, покормить котенка обычным коровьим молоком с помощью сложного сооружения из шприца и пипетки. Скряба держала котенка лапкой и подпихивала мордой розовый ротик кота к источнику питания. Когда Негру-де-Пуркарь насытился и затих, Скряба вылизала его остервенело от ушей до корявых тонких лап, от усов до кончика дрожащего хвоста и, урча-приговаривая, заботливо спрятала его под собой, свернувшись теплым меховым гнездом. Когда кто-то протягивал руку, чтобы забрать котенка, Скряба шипела и угрожающе скалилась.
Наутро мама опять понесла котенка соседям: мол, вы потеряли – вот. Хозяйка, косматая, в мятом несвежем халате, позевывая и почесываясь, бесцеремонно метнула Негру в коробку к остальным. Соседская кошка равнодушно подняла голову, приоткрыла глаза и опять уткнула нос в старое одеяло. Котята распищались. Негру закрутился, растерянно перебирая лапами и мотая слабой головочкой, пытаясь пристроиться в кучку котяток у кошкиного живота. Скряба, не мешкая, молнией запрыгнула в коробку, из копошащейся орущей кучи выхватила своего котенка и помчалась с ним к двери.
Кошка-мать не особенно резво крикнула ей вслед:
«Э-э… Так это ж вроде мое… Верни, да?»
Скрябин на секунду аккуратно уложила драгоценную свою ношу на пол, выгнула спину и яростно зашипела:
«Только попробуй!!!»
Схватила котенка и выскользнула из соседской квартиры в приоткрытую дверь.
Мама растерянно развела руками, а соседка отмахнулась:
– Та нехай берет, нам и этих-то некуда девать. Пусть.
Так Скрябин стала матерью. И уж можете мне поверить, прекрасной матерью.
Кстати, в этот раз получилось без сюрпризов: Негру-де-Пуркарь – девочка.
Землетрясение в отдельно взятом дворе
Рассказы
Сага о Гурацких
Соседи их боялись.
Гурацкие жили на третьем этаже, над квартирой моих родителей. Смешная пара. Она – блондинка фальшивая, цветом волос, как дворовая собака Альма, ярко-желтая, тощая, всегда в розовом или голубом в свои далеко не юные годы, всегда на высоких каблуках, ходила, перебирая сегментами ног, точно как фламинго по воде. И нос очень похож. И торговала рыбой на рынке. Все сходится. А он, Гурацкий, – чистый вомбат. Толстенький, прижимистый, плутоватый, вороватый, с мелкими бесовскими заплывшими юркими глазками, переваливается на коротюсеньких ножках. Особенно они хороши были вдвоем, в паре, – когда идут куда-то не спеша, ну чисто «дельфин и русалка – не пара, не пара». Она – неспешно и царственно на каблуках костлявыми ногами, складывая и раскладывая их в суставах: ча-а-ап! ча-а-ап! И он рядом – на две головы ниже, петляя вокруг нее меленько и дробно маленькими ступнями, как копытцами: топ-топ-топ! топ-топ-топ!
И все ничего, но Вомбат как напивался, так терял счет этажам. Притащится ночью, бабахает немалым кулаком в дверь к моим родителям и орет своей жене, надсаживается:
– Лы-ыда! Открой, Лы-ы-ыда!
И папа мой всегда выходил и гнал Вомбата Гурацкого на этаж выше, к нему домой. И там уже гастроли продолжались с участием всех Гурацких с другой стороны двери:
– Лы-ыда, открой, Лы-ыда! Ты – шкапа! Убью! – басом вопил пьяный Гурацкий.
– Сам козел! – дерзко пищала из-за двери Фламинга Гурацкая.
А дальше весь дом закрывал детям уши.
Такая семейка.
И деточки у них под стать.
Мальчик на зайца похож, низкорослый, прыгучий, ходил с подскоком, наверное, думал, что так он выглядит выше. И когда папа Вомбат его лупил, орал, как заяц, вот так:
«Ньга-а-а!!! Н-н-ньга-а-а!!!»
Когда Заяц Гурацкий повзрослел, тут же завел собственное дело: сбил из фанерных ящиков киоск. Переносной. Назвал «Дикая орхидея». Продавал там сигареты, чипсы, пиво. Солидное, словом, дело. Обычно стоял с ним у вокзала. Когда милиция гнала (он ведь нигде не был зарегистрирован, налогов не платил), Гурацкий, который Заяц, переносил киоск в другое бойкое место. А что его было переносить – поднырнул в него, в киоск, надел на себя и понес. Идет директор «Дикой орхидеи» в будке, как в пальто и шляпе, в будке киоска – будка хозяина, а рядом жена семенит – бухгалтер и экспедитор заведения «Дикая орхидея» с клетчатым баулом, где весь товар, и на поводочке неперспективная маленькая криволапая худенькая собачка Дозор, типа охрана. Штат, че! Не просто так.
А дочечка у Гурацких на козу похожа, глупенькая и довольно бодливая. Она как-то в школе еще подписывала тетрадку по английскому языку, грамотная. Написала не Sveta Guratskaya, а Sveta Duratskaya. В классе даже не смеялся никто. Это ж не юмор. Это правда. Так про Козу. Она получилась больше специалисткой по мужчинам. Она мужей меняет. Идет по своей улице с новеньким и знакомит всех: «Познакомьтесь, это мой муж». А через неделю ведет свежего, демонстрирует, как вновь приобретенное домашнее животное: «Познакомьтесь, это мой муж». И все стесняются спросить, куда те деваются, прежние, может, она их ест?..
Словом, бойкая семейка!
И вот сыночек, который Заяц, аферист, изловчился родительскую квартиру продать – во-первых, без ведома родителей и сестры, во-вторых, дважды. Сменил замок, ключи забрал, а сам в Германию удрал – как-то проворно оформился по турпутевке и остался там непонятно как. Заяц теперь типа бюргер. И когда наутро после его побега у входа в проданную квартиру собрались четыре семьи: заячьи родители Гурацкие, которые только из села своего родного приехали, Света Дурацкая, которая Коза, с очередным новым мужем на веревке, семья, купившая квартиру первой, с двумя шумными подростками, близнецами-футболистами, двумя собаками и клеткой с жако-попугаем (а как потом этот жако всех матом крыл! Вежливо кланяется – и матом, опять кланяется и опять посылает мастерски, артист!) и второй покупатель, грозный мужик Миша Чеботарь – дальнобойщик, кулак-кувалда, с женой соответствующего ему формата и такой же тещей, лютой, большой и горластой, – ох, тогда дом залихорадило, затрясло и зашатало, прямо как во время землетрясения. Потом в той злополучной квартире за несколько месяцев кто только не был: и участковый, и следователи уголовного розыска, и прокуратура, и понятые, и любопытные, и группы поддержки со всех четырех сторон, все агрессивные, но с разной степенью бесноватости – уже колотили друг друга – крики, лай, плач, визг, свист, выстрелы, топот, грохот… Жители дома все в этом подъезде, как на фронте, – домой и из дому – короткими перебежками, пригибаясь и виляя, чтоб не получить рикошетом или за компанию.
Старый Гурацкий как-то из этого конфликта незаметно выпал, хотя практически всю жизнь в этом доме прожил, он просто ведь был пьющий – и у него из этого безвыходного положения, в отличие от других фигурантов, был свой простой выход. В запой.
И вот они все разобрались, а на самом деле никто ни в чем не разобрался, но как-то наша мэрия подсуетилась и надавала всем сестрам по серьгам за нелегальные сделки купли-продажи. А на младшего Гурацкого, который Заяц, дело не завел разве только очень ленивый, и подали на мошенника в розыск, прямо в Интерпол.