Ева и ее мужчины
Шрифт:
По коридору кто-то шел, шаги приближались, и наконец в дверь постучали.
— Это вернулся Бернар, — прошептала Ева. — Оставайся здесь, я сама все скажу ему. — Она поцеловала Гришу и открыла дверь.
Бернар, увидев в комнате Евы Рубина, несколько мгновений находился в шоке, но потом взял себя в руки и поздоровался.
— Извини, у меня куча дел. Я приеду вечером. — Гриша неловко пожал ему руку и скрылся за дверью.
Ева заметила, как изменился Бернар: напряженное лицо и взгляд животного, которое предчувствует близкую смерть.
— Я не знаю, зачем ты это сделал,
— Какие картины? — изумленно спросил Бернар. — Что происходит? Ты исчезаешь, никого не предупредив, а потом так же внезапно возвращаешься и в чем-то еще меня обвиняешь!
— Разве Натали тебе ничего не сказала?
— Сказала, но только то, что ты вернулась.
Она даже не предупредила меня о том, что у нас Рубин.. Он, надо полагать, приехал за тобой?
— Теперь, уже наверное, да. — Она в двух словах объяснила ему все, что касается пропажи картин, и показала пленку, найденную в его комнате.
— Я ничего не фотографировал и ничего не крал. Но после всех подозрений я уже сам не хочу оставаться здесь. Я два дня не спал и занимался самокопанием. Я вспоминал каждое слово, сказанное тебе накануне. Я устал, понимаешь? Сначала от Натали, которая замучила меня своими условиями и договорами, а теперь еще и ты… Все, с меня довольно! Я ухожу. Со временем ты сама во всем разберешься и поймешь, кто прав, а кто виноват. Возможно, нам было полезно какое-то время побыть порознь.
А что касается пропавших картин, то я готов возместить твои потери. Назови сумму, и уже завтра утром я смогу тебе заплатить. А вот это, — сказал он и, дрожащей рукой достав чековую книжку, что-то написал в ней, — расходы, связанные с твоим отъездом или переездом… Яне знаю, какие у тебя планы.., — Он повернулся и вышел из комнаты.
Но вместо того чтобы броситься его догонять, Ева лишь пожала плечами и взяла чек.
— Что же, пусть будет так.
И лишь когда она увидела, как отъезжает его машина, она поняла, что произошло: от нее ушел Бернар. Мужчина, с которым она была так счастлива. Даже Гриша, который всегда был для нее ангелом-хранителем, вряд ли мог теперь чем-нибудь ей помочь. Что же будет с ней дальше? Последние три месяца были настолько яркими, что от нее ускользнуло ощущение реальности. Глупо было бы думать, что так продлится всю жизнь…
Сзади послышался шорох. Ева оглянулась и увидела Натали.
— Я заметила, в каком состоянии ушел от тебя Бернар. Я понимаю, что не имею права вмешиваться в ваши отношения, но, по-моему, ты его чем-то обидела. Судя по всему, ты предложила ему осмотреть его комнату в поисках картин. Я угадала? Ты могла бы обратиться ко мне.
Мне было бы это сделать намного удобнее.
Ева хотела рассказать ей о пленке, но передумала: пусть хотя бы Натали относится к Бернару по-прежнему, без подозрений. Что с того, что она узнает? Лишний раз будет волноваться.
— Сейчас звонил этот негодяй Блюм, я сказала, что тебя нет дома. Думаю, я сделала правильно. Ведь тебе теперь не до него?
Ева с трудом сделала вид, что отнеслась к этому спокойно. Именно звонок Блюма мог бы ей сейчас помочь. Разговор с Бернаром совсем выбил ее из колеи.
За столом, когда Сара принесла большое блюдо с устрицами, Натали спросила:
— Ну так что с нашим портретом?
— У меня его нет. Он в гостинице. Если честно, то я собиралась отдать вам его только в обмен на свои работы. Но сегодня же вечером я за ним съезжу.
Натали как-то странно посмотрела на Еву и пожала плечами:
— Ты уверена в том, что он в гостинице?
Признаюсь, я вчера заходила в твою мастерскую. Скажу сразу — я довольна.
— Чем вы довольны? — не поняла Ева и капнула на устрицу лимонного соку.
— Своим портретом, — торжественно произнесла Натали, быстро встала из-за стола и через минуту вернулась с картиной в руках.
— Ты себе представить не можешь, что я испытала, когда увидела это. Надо быть по-настоящему талантливым художником и, конечно, психологом, чтобы так верно угадать все черты моего лица. Я вчера почувствовала себя счастливой еще и потому, что поняла, Ева, ты видишь меня не такой пятидесятилетней развалиной, какой меня видят окружающие. Ты смогла увидеть меня молодой. Я не могу тебе всего объяснить, но для меня это крайне важно. Я очень, слышишь, очень тебе благодарна… Не сердись, пожалуйста, что я без твоего разрешения развернула ее и посмотрела. Я понимаю, ты не была уверена, быть может, ты боялась сделать мне больно. Но это потрясающе!
Ева смотрела на раскрасневшуюся, возбужденную Натали. Смеется она над ней, что ли?
— Натали, это не ваш портрет, — наконец сказала она и сама испугалась своих слов. — Это мой автопортрет, который я написала, когда мы с Бернаром были на «Коллетт». Может, я сделаю вам больно, но это правда. А ваш портрет в гостинице.., это абсолютно точно.
Но Натали, казалось, ничуть не смутили ее слова.
— Взгляни сюда! — воскликнула она, доставая из кармана широких розовых брюк фотографию и показывая Еве. — Взгляни, одно и то же лицо.
Ева всмотрелась в изображенную на снимке молодую девушку, затем перевела взгляд на портрет.
— Очевидно, в молодости я была похожа на тебя, вот и все объяснение.
У Евы разболелась голова.
— Да, наверно, — сказала она, как в тумане поднялась из-за стола и поспешила в свою комнату. Где-то она уже видела эту фотографию. Где?
Из окна она увидела, как по дорожке к дому приближается доктор Симон. Вот он-то, пожалуй, смог бы объяснить, в чем тут дело. В конце-то концов, это была его идея с портретом.
Ева позвала его. Симон поднял голову смешно поприветствовал Еву рукой.
Учтивый, тихий и немногословный, Симон обладал типичной внешностью альбиноса и поэтому выглядел намного моложе Натали, хотя возраста они были примерно одного. Он, как и все обитатели этого дома, тоже, хоть и плохо, но говорил на русском. Как объяснила этот факт сама Натали, и Сара, и Пьер, и Бернар, и Франсуа — все они были выходцами из эмигрантской среды. «Я практически всегда разговариваю с ними по-русски, чтобы не забывать язык. Но скажу откровенно: мне и приятно, и больно одновременно. А почему, я даже объяснить не могу».