Ева и ее мужчины
Шрифт:
В час пришла Вирджини. Ева предложила Леве навестить Натали.
Все равно, думала она, скрыть его приезд будет невозможно. А если Бернар догадался, почему она не стала с ним говорить, то тем лучше.
Невозможно жить только ожиданием и надеждами.
— Да я, собственно, приехал в основном к ней. И вскоре ты поймешь…
Но Ева ничего не слышала. Ходила по дому, разговаривала с Вирджини, покормила обедом Леву, а потом вывела из гаража машину и отвезла его на улицу Марэ.
— Как, ты не зайдешь? — спросил удивленный Лева.
— Нет. Разве что вечером… — Она уже все поняла: это Гриша нарочно отправил Драницына в Париж, чтобы помирить Еву с Бернаром.
«Но я же люблю!» Она вернулась к машине и поехала дальше. И с каждым километром она находила все больше и больше слов в свое оправдание.
Она поставила кассету с песнями Милен Фармер и жизнь показалась ей не такой уж и мрачной. Ева ехала и смеялась собственным фантазиям, рисовавшим ей семейную жизнь вместе с Бернаром, Гришей и Левкой. Она видела себя в окружении этих милых мужчин в своем доме, как она готовит завтрак, как они вчетвером на огромной кровати пьют кофе и едят так полюбившиеся ей круассаны или бриоши… Днем она будет работать в мастерской, а вечером они все вместе поедут ужинать в ресторан. И она будет счастлива. Она будет заботиться о них, а они — о ней. Это будет настоящая жизнь. А спать они будут вместе, как никто еще не спал. Перед сном скажут друг другу «спокойной ночи», а утром — «с добрым утром». А Обломов вырастет и превратится в огромного симпатичного ньюфаундленда.
«Форменный бред. У меня выветрились все мозги. Надо было надеть косынку».
Она вернулась домой, и впервые ей захотелось запечатлеть свою придуманную жизнь на холсте. Она думала о Грише, о Бернаре, Леве и для каждого находила свой оттенок и настроение. Она назовет свою работу «Любовь к четырем мужчинам». Это не «Любовь к трем апельсинам». Это почувственнее, посюрреалистичнее, поострее, посмертельнее…
Она не слышала, как уходила Вирджини, как разрывался в доме телефон, как стучали в ворота и звонили в двери и калитку. Она работала девять часов подряд, пока не уснула прямо в кресле.
В половине одиннадцатого, когда она, отдохнув, поднялась в дом и стала с аппетитом ужинать приготовленным Вирджини картофельным салатом и уткой, приехала Натали.
Глаза ее блестели, от нее пахло виски. Высокая, с темно-красным тюрбаном на голове, в кроваво-красном костюме и алых туфлях, она посадила ошарашенную Еву в машину и повезла в бар на улице Дюфо.
— Сиди и слушай, — сказала она, заказав два двойных виски. — В шестьдесят четвертом году я жила в Москве с сестрой, которую звали Татьяна. Мы были погодками. Я влюбилась в одного музыканта, его звали Виктор. Так, ничего особенного, но я была от него без ума. Когда Виктор узнал, что я беременна, он бросил меня. Я рожала у подруги на даче, хотела,
Ребенок в то время представлялся мне обузой.
И я оставила свою дочь, ничего не сказав своей сестре. Она была на работе. Ни о моей беременности, ни о чем Таня не знала. Я даже не оставила ей никакой записки. Села в самолет и полетела в Таллин, где жил один мой старый знакомый. Я прожила с ним больше года, в начале шестьдесят шестого мы с ним приехали в Париж. Он играл на гитаре и пел в ресторане, я жила с ним в крохотной меблированной комнате на окраине Парижа, готовила ему еду, стирала и пыталась научиться фотографировать. Но моя природная лень помешала мне получить профессию. Совершенно случайно через одного общего знакомого мне вдруг стало известно, что Виктор женился на моей сестре. Я к тому времени сменила фамилию, жида как придется, и больше всего на свете боялась одного: что приедет человек из Москвы и скажет мне что-нибудь о дочери. Но потом со мной стало происходить что-то странное.
Мне стали сниться сны о том, что Татьяна не пришла вовремя с работы и моя девочка умерла от голода. Короче, меня замучили кошмары.
И я стала наводить справки. Но моя сестра словно в воду канула. Ни о Викторе, ни о ней, ни тем более о дочери я так ничего и не узнала.
Возможно, она вышла замуж, и не один раз.
И вот тогда я почему-то успокоилась.
Самое смешное, что я даже не знала фамилию Виктора. Быть может, поэтому я так долго искала свою родню. Но вот в прошлом году мне в руки попал один журнал, где на фотографии я увидела своего Виктора. Он — солист, скрипач в одном известном оркестре. И конечно, тогда я узнала его фамилию. Мы с Левой стали искать Таню… — Натали залпом выпила виски и затянулась сигаретой. — Она умерла недавно… А дочь моя жива… Но в коммуналке, где она прописана, живет какая-то совершенно чужая женщина, просто квартирантка…
Она дала Леве адрес Жени — так зовут мою дочь, и это оказалась твоя московская квартира. Это невероятно, но, судя по всему, ты с ней знакома!.. Женя Петрова, что ты знаешь о ней?
Ева долго смотрела на нее.
— Так не бывает, — наконец сказала она. — Вы все это выдумали.
У Натали на глазах выступили слезы:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мне никогда не нравилось мужское имя Евгения. Поэтому уже в училище меня все стали звать Евой. А фамилия Анохина у меня по мужу. Вы — моя мать? Это абсурд! У вас нет доказательств.
Натали достала из сумочки фотографию, среди которых Ева увидела и свою мать. И тут она потеряла сознание.
Очнулась она уже в доме Натали. Возле нее сидел доктор Симон.
— Как ты нас напугала! — Он вздохнул и засуетился возле столика со шприцами.
В комнате пахло лекарством. — Мы сделали тебе два укола, но ты не приходила в себя… Ну и дела творятся в этом мире…
— Где Натали?
— Вот тоже сумасшедшая… Заперлась в своей комнате, разглядывает твой портрет и плачет.
— Послушайте, неужели все, что она мне сейчас рассказала, — правда?
— У нее слабое сердце, ей нельзя так волноваться. Я очень боюсь за нее.
В комнату вошел Лева.
— Ну, мать, ты даешь! Сроду не знал, что ты Евгения. Я тебя, дуру несчастную, ищу по всему Подмосковью, стольких друзей подключил, архивы запрашивал.., а ты — вот она, рядом… Кому расскажи — не поверят… Представляешь, как удивится Бернар? А Гришка?
— А ты ему еще не звонил?
— Кому, Бернару?
— Нет, Грише.