Ева и головы
Шрифт:
Он надолго замолчал, словно раздумал рассказывать Еве с Эдгаром эту историю. Великан просто шагал рядом. Каждый его шаг поднимал целую тучу пыли. Ева, положив подбородок на руки, имела возможность лицезреть затылок незнакомца между ушей лошади. Позади, в повозке, скрипело деревянными суставами безголовое чучело.
— То была одинокая женщина, — сказал наконец паломник голосом, похожим на собачий лай, очень недовольный великанской головой, что плыла в воздухе и загораживала своей широкополой шляпой жидкое сентябрьское солнце, а также лошадью, что пыталась слизать с его плеча корку натёкшего туда и застывшего пота. Шерстяной жилет там топорщился жёсткими складками. — Дом её вы и по сию пору сможете найти в деревеньке «Сухие мхи», что под Регенсбургом, на востоке. Если вдруг будете там, то у подножия холма нужно будет перейти навесной мост, а потом сразу налево. Увидите пепелище. Хорошее место, но никто больше
Так вот, Елена в тот день руководила доставкой к себе в дом угля — помочь ей никогда от желающих не было отбоя. Барон глядел на неё и не мог оторвать взгляда. Тому множество свидетелей. Кто-то уж начал шептаться, мол, «вот она, большая рыба, которую ждала наша рыбачка».
А в этот же день, на собрании по случаю большого гостя в особняке у управителя, барон обвинил нашу Елену в колдовстве, а когда ему пытались возразить, сказал, что добудет доказательства. Он с двумя стражами вошёл к ней в дом и вышел, спустя минуты, держа в руках чумной оберег. «Вот оно! Вот оно!» — кричал этот ублюдок… уж простите мне мой язык, но здесь, в чужом краю, посреди пустынной дороги, я могу называть вещи своими именами. Господь свидетель. Так вот, после он приказал завалить двери, забрал у управителя факел и поджёг дом.
— Что такое чумной оберег? — спросила Ева.
Мужчина тряхнул головой и отогнал в который раз от своей шеи лошадиную морду.
— Бедняжка страшно боялась лихорадки. Родители умерли у неё на руках, сама она не заболела только чудом. Болезнь делает из людей изгоев, ближайшие соседи каждодневно грозились поджечь её дом. Когда Елена, тогда будучи ещё подростком, свежим, как оленёнок, выходила на улицу, гуляющих детей загоняли домой. Прошло время, прежде чем мы приняли её в свои сердца обратно, но она нас, похоже, в своё так и не приняла…
Он помолчал, пиная валявшийся на дороге каштан и сердито смотря себе под ноги. Ева решилась напомнить:
— Оберег…
— Да, да. Ничего более, кроме как веточка масличного дерева, к которой привязаны вороньи перья. Одна из тех вещей, что зародились в человеческом разуме ещё до того, как туда проник свет Господень. Не думаю, что эта штука действительно помогала от лихорадки, хотя аромат масличного дерева повышает стойкость человека ко множеству болезней. Так или иначе, но барон с лёгкой душой назвал её ведьмой. Красота — она как бельмо на глазу. Видите ли, некоторые склонны считать, что даже Христос с его пророками были уродливы и убоги. Истории, подобные моей, есть в каждом посёлке, находящемся под крылом барона. Не знаю, что теперь случилось с бароном, но я скажу вам — лучше бы он оставался там, где находится сейчас, подольше. У каждого человека есть маленькая тайна, подобная той, что была у Елены, а барон славится умением выводить такие тайны на чистую воду.
Паломник не спросил, зачем странным попутчикам понадобилось знать о бароне. Когда Ева и Эдгар остановились на ночлег, он просто, не оглядываясь и опустив голову, проследовал дальше. Посчитал их за дорожных призраков, которые, поднимая с земли облака пыли, пробуждали у тебя в голове таким же образом воспоминания.
— Ну и делов ты натворил, барон, — сказала Ева, откинув крышку сундука.
Вытаскивать голову она не стала — мало ли кто увидит? — вместо этого запалила лампу и поставила рядом, чтобы видеть белое, будто выбитое из камня, лицо. Ева долго рассматривала голову, размышляя, какое выражение было у барона на лице, когда он увидел красивую, свежую («как оленёнок» — так, кажется, говорил их недавний собеседник) Елену и посчитал её созданием дьявола. Должно быть, крайняя брезгливость. Такие мысли настроили девочку на решительный лад.
— Но ничего. Я хорошенько отхлестаю тебя по щекам перед тем, как Эдгар решит наконец приделать тебе какое-нибудь тело. — Еве показалось, что в очертаниях лица барона что-то изменилось. Неслышный крик его как будто стал
— Никакие оправдания не принимаются, — вымолвила она и захлопнула крышку, оставив его светлость на сегодня пребывать в абсолютной темноте.
Глава 10
Девочка не сомневалась, что плоская голова Эдгара сумела зачать и выносить простую мысль — там, где он лечит людей, лучше не заглядывать в чужие животы, даже если снова будет возможность поглядеть на торчащую из живота руку. Лучше не делать ничего такого, в чём могли бы заподозрить именно их, и навести на след невзрачной чёрной повозки красных братьев. Путники стали осторожнее. По-прежнему путешествовали узкими заброшенными тропами, но теперь подолгу разглядывали, прячась в каком-нибудь укромном месте или забираясь на холм, деревню. Считали дома, наблюдали за бегающими ребятишками, а потом пытались жестами объясниться с пасущим поблизости овец пастухом или хмурым фермером на отдалённом поле, не нужна ли кому срочная врачебная помощь и много ли народу нуждается в услугах цирюльника. После этого спускались вниз и занимались привычным делом, подправляя усы и вправляя сломанные кости (в этом Эдгар оставался верен себе: врачевал кости с былым усердием). Он скромно вопрошал, молился у всех на виду, и тихо радовался, если кто соглашался доверить его рукам своё тело. Свои мысли он теперь предпочитал хранить при себе, с риском растерять во время особенно тряского похода на холм или купания в озере, и по большей части молчал, когда девочка пыталась расспрашивать.
Если же никто особенно не нуждался в помощи, они обходили деревню стороной. Так было каждый раз, пока однажды, после врачевания в одной деревне, Эдгар не сказал: «останемся на ночь здесь». И показал туда, где в загустевшем к вечеру воздухе маячили косо сколоченные кресты. Погребальный холм.
Богатые и влиятельности в этих краях не брезговали лежать рядом с бедняками: с одинаковой снисходительной улыбкой относились они к смерти. Да и как, скажите, отличить богатого от бедного, когда все они грязные, ходят пешком, беспокоятся о погоде и носят почти одинаковую одежду, и, наконец, с одинаковой живостью обсуждают друг с другом чужаков. Разве что сосчитать принадлежащих каждому овец… но считать Ева по-прежнему умела только до одиннадцати. Как бы то ни было, девочка, с того момента как воздух империи сменился воздухом хохочущим, бесшабашно носящимся над пустошью и катающимся на верхних ветках елей, не видела ни одного склепа. На погребальном холме все лежали рядышком и будто бы гудели между собой на своём птичьем наречии под землёй.
Нельзя сказать, чтобы истинная вера цвела в этих землях буйным цветом. Неизвестно даже, можно ли назвать её истинной: это вера от Нового Рима, чуждая, незнакомая сынам и дочерям католической земли, она сглаживала верхушки храмов и так густо мешалась в этих краях с местными суевериями, что получался напиток, которому сложно было найти описание. Он пах травами и дремучими обрядами, напевами, терпким суслом оседающим на языке. У Евы кружилась голова.
Эдгар относился к здешнему взгляду на веру со сдержанным недоверием. Храм из песка был последним встреченным ими католическим храмом, и вместо того чтобы кланяться иконам в константинопольских церквях, он рисовал палочкой в пыли рядом с ними привычные острые шпили и с готовностью плюхался на колени, чувствуя себя почти как дома.
— Мы откопаем человеческое тело и посмотрим что у него внутри, — сказал великан, разуваясь и с удовольствием вставая на траву голыми ногами.
Ева поперхнулась орехом, который старательно пыталась разгрызть. Откашлявшись, попробовала поймать взгляд великана, но тот падал строго вниз, упираясь в землю.
— Нельзя больше ждать, — прибавил Эдгар, по-прежнему не смотря на девочку. — Ко мне наконец обратились… мне загадали загадку, и молчание небес теперь гроше стебля подорожника. Я должен отгадать её как можно скорее. Время истекает, страшный суд всё ближе.
Еве вспомнилось, как пальцы великана сжимали грудь кукле.
— Где-нибудь тебе снова доведётся резать живого человека.
— Это может случиться через десяток месяцев, а может, не случится никогда. Люди очень ревностно относятся к тому, что кто-то проникает в их тело. Я сам таков. Но видишь, где я оказался! Если бы ещё вчера ко мне явился кадавр из грядущего дня и сказал, что я буду сидеть на свежих могилах, в ожидании темноты, чтобы откопать труп — я бы плюнул ему в рожу. А теперь… теперь даже в рожу плюнуть некому, — Ева смотрела на великана со всё возрастающим изумлением. Он продолжал: — Разве что, вылепить собственное лицо на земле и оставить потом, как есть, чтобы добрые люди могли топтать его ногами и посылать на голову громы и молнии. Сегодня я узнал, что на северной стороне холма хоронят преступников. Я видел там днём одну новую могилу.