Ева и головы

Ахметшин Дмитрий

Ева, подобравшись поближе к великану, спрашивала:

— Может, он просто не желает отвечать? Может, он отправил бы нас на костёр или зарубил палашом, если бы мог?

У Эдгара дёрнулась щека.

— Что ж, нам встречается множество достойных людей. Гораздо более достойных, чем мы с тобой. Может, стоит привести кого-нибудь из них сюда, дать поговорить с его светлостью?

В воображении Евы для барона нашлось множество подвигов, которые он совершал все одновременно, куда больше изнуряя себя нескончаемым постом во славу Господню, чем битвами. Он продвигался через дебри её разума, то на коне во главе сияющей армии, то пешком, в одиночестве, по пояс утопая в гнилой воде. Истреблял чудовищ, вытаскивал

из чёрных замков и башен некромантов, уничтожая нечисть. Его светлость стал вторым её героем, гораздо выше и могущественнее Эдгара, который почти потерял было свою корону героя сказок и полотен, что разворачивались в голове девочки, и начал обретать снова только теперь. Когда он каждый вечер зажигал в лампе огонь и сидел до глубокой ночи, пока руки не покрывались кровью до самых локтей, пока рубаха на груди не оказывалась заляпана пятнами разного цвета и происхождения. Ева в таки моменты обыкновенно следила за походной печью, как со временем они стали называть костёр — костоправу мог понадобиться раскалённый нож или какое-нибудь из варев, что бурлили в специальных пробирках и ждали своего часа. Каждый день, когда требовалось кого-то врачевать, передвижной их лагерь окутывало облако густого дыма, и Ева, кашляя и чихая, говорила себе, что очень счастлива между двумя такими по-своему могущественными и странными людьми.

И ещё она очень хорошо чувствовала, что её роль перед ними сыграна ещё не до конца.

Более того, уличный театр ещё только-только начал выставлять свои декорации.

Глава 11

В день, когда под колёсами повозки загрохотал настоящий тракт, они увидели в пути столько людей, сколько не видели ещё никогда. Даже Эдгар — Ева могла наблюдать это на его изумлённом лице. «В дороге» — это очень странное состояние. Чаще всего оно означало, что у тебя нет ни дома, ни семьи, ни клочка земли или хотя бы какого-нибудь дела. Реже — что ты торговец или воин. Или, на худой конец, сборщик податей.

Тракт был запружен народом. По изодранным ступням и грязной, иногда до черноты, одежде было видно, что путь этих людей начался отнюдь не за поворотом дороги. Ева слышала германскую речь, чуть поодаль, подсказал ей Эдгар, говорили по-французски; это было в высшей степени удивительно. Всё равно, что найти в разгар жаркого лета под шляпками лесных грибов снег.

— Что случилось? — громко спросила девочка. — Где-то пожар? Сгорел город?

Никто даже не повернул головы, но позади, куда поднявшийся ветер, может, донёс вопрос Евы (а может его задал кто-то другой), раздался вопль:

— Идёт воинство Господне! Расступитесь, дремучие леса, прячьтесь, языческие боги и их земные прихвостни! Наше оружие не знает пощады (Ева завертела головой в поисках оружия, но всё, что обнаружила — ржавые вилы в руках одного хмурого, заросшего детины), наши дротики разят, как молнии небесные!

Голос оборвался на высшей точке своего расцвета, оборвался кашлем и превратился в хриплое, слабо различимое, но достаточно громкое бормотание. Эдгар смог разобрать там латынь, о чём и сказал Еве.

На повозку Эдгара косились с плохо скрываемой злобой, иные специально ускоряли шаги, чтобы взглянуть на того, кто сидит на козлах, но, увидев, разочарованно опускали головы или тихо бормотали под нос ругательства. У большинства здесь были только собственные карманы, ну и, может, худой холщёвый мешок с одеждой. Но если у тебя было чуть больше, чем на тебе надето, ты уже попадал под лавину неприязненных взглядов.

— Эй, вас же вчера здесь не было! — закричали совсем рядом, и, перегнувшись через борт, Ева увидела маленького человека, почти карлика. У него массивная квадратная голова, и говорил он, запрокинув вверх лицо и щурясь от солнца. — Не видать вам оттудова Иерусалима? Он должен быть

где-то поблизости, клянусь семью рыбёшками, что плавают у меня в желудке.

— До Иерусалима ещё далеко. Впереди Константинополь, — сказал Эдгар, и карлик несколько раз подпрыгнул, пытаясь, видимо, выяснить для себя, не девица ли это говорит. Разглядывая голову Эдгара, который временно снял свою шляпу, незнакомец выразил недоумение, выпятив нижнюю губу.

— Замечательная у вас повозка, и кобыла тоже ничего. Крепкая. Не желаете ли подвести нескольких калечных и одного коротконогого?

— У нас там кости, — ответил великан, кажется, первое, что пришло на ум. Карлик от изумления едва не споткнулся о придорожный камень и не полетел кубарем под копыта лошади.

— Что?

— Кости! — закричала Ева, приставив ко рту ладони. — Полная телега костей, снизу доверху.

— А зачем вам кости? — спросили с другой стороны (голос был такой, как будто у говорившего отсутствовала половина языка). Этого человека Ева не видела, потому что ползти до другого конца повозки было слишком далеко. Она вновь закричала:

— Это святые мощи!

Голова карлика затряслась в живейшем энтузиазме. Второй говоривший нечленораздельно завопил. По толпе прокатился благоговейный ропот, Ева видела поворачивающиеся к ним лица. «Мощи… кости…» — звучало со всех сторон. Мгла, отвыкшая от такого количества народу, теперь, когда поток начал замедляться и к ней потянулись грязные руки (конечно, с лучшими побуждениями, но лошади-то откуда знать!), готова была пустить в ход зубы и бросится наутёк. По глазам Эдгара было видно, что он с удовольствием спрятал бы свою голову между колен.

Зазвучал тот же голос, обещавший молнии с неба для каждого язычника. На этот раз где-то слева:

— Мощи! С нами мощи святых покойников и благопристойников, самоистязателей и святомучеников! Луки, Амброзия, Павла, Варфаломея, Елены, Лаврентина из Ареццо, Греческих безымянных числом в двадцать три головы, и прочих, и прочих. Знаете, что это значит, братья? Победа идёт за нами по пятам.

Теперь Эдгар и Ева были сердцем потока, и не было никакой возможности из него выбраться. Если бы у них сейчас сломалось колесо, эти бедняки взяли бы повозку на плечи. Они называли себя воинством господним, но у многих не было даже обуви.

— Куда все идут? — спросила девочка у карлика. Лицо его и руки были обезображены потницей, над верхней губой блестели капельки влаги. — Откуда вы все взялись? Как тебя зовут?

— Отовсюду, — дружелюбно ответил карлик. По лицу Эдгара было видно, что он думает о таком дружелюбии. Ева не вполне понимала, что с ним не так, однако новый знакомый казался ей похожим на больного бешенством пса, который сейчас лезет облизывать твои руки, виляя хвостом, а спустя какие-то мгновения может оскалиться и тяпнуть за палец. — Называют меня Бахусом, как винного бога. Мы собрались со всего христианского мира для того, чтобы вырвать из рук иноверцев гроб господень. Ты, малышка, вряд ли слышала, что говорил наш папа Урбан, куда тебе, когда вокруг зверьки и кузнечики, но поверь, он говорил замечательные вещи! Там, впереди — страна неслыханных богатств. И когда эти медлительные крестоносцы наконец соберутся в дорогу, мы уже будем всем этим владеть.

Он подмигнул и повернулся к Еве спиной, чтобы она могла видеть нашитый на рванину крест; на полосы для него пошла чья-то тёмно-зелёного цвета одежда. На одной руке у Бахуса было четыре пальца, на другой — три.

Ева видела грязных женщин и детишек, которые с упорством тягловых лошадей тащили на спинах пожитки. Те, кого природа оделила ростом, поднимали вверх лица и жадно вдыхали воздух, в то время как под их подбородками клубилась густая пыль. Многие вслух молили небеса о дождике, но небо оставалось неумолимым и жалело даже ветра, который мог разогнать вонь.