Ева и головы
Шрифт:
Эдгар и Ева остановились — великан был изумлён до крайности, он не мог соотнести свой внешний вид с реакцией Мириама, — переглянулись, не представляя, что делать дальше.
— Дорогой Мириам! — Ева сделала шаг вперёд и собиралась сделать ещё один, но поняла, что не может — Эдгар крепко держал её за воротник. Поэтому она продолжила с безопасного расстояния: — Милый Мириам! Это же мы!
Первый приступ испуга уже прошёл. Прокажённый сидел на земле и всхлипывал, не отрывая глаз от Евы. Ева видела, как двигался в его рту, будто червь в яблоке, язык, но до них не доносилось ни звука. Когда Мириам вновь сумел заговорить, в его горле
— Я понял… простите… простите… просто мне вдруг привиделся бес, сатана в перьях и с головой дохлой вороны. Я знал, что странный народ может изобретать странные методы защиты от зла… не поверите, знал, с са-амого детства, но вы всё равно сумели застать меня врасплох. Но теперь-то я сам такой. Что же, буду знать.
Он отдышался, выпрямив ноги и облокотив своё туловище на дрожащие, выпрямленные руки.
— Впрочем, я уже снова владею собой и вижу что вы — это вы, и птичьей головой здесь и не пахнет, а только странного покроя платьем… будьте добры, что у вас там за тень на плече? Ага, вижу, ничего такого, что вообразила себе моя больная голова.
Голос его говорил об обратном. Еве мерещилось, что в глотке засела целая уйма сверчков, все они поют и скрипят своими крылышками. Она всерьёз ждала, уставившись на полуоткрытый рот прокаженного, что оттуда сейчас вылетит несколько насекомых.
Так прошло некоторое время, мелькнуло выстрелившим в небо искрами костром, стряхнуло с ели шишку. Какое-то очень короткое, но того хватило, чтобы все участники действа поняли что-то своё: Эдгар понял, что запретные тайны так и останутся для него сегодня под печатями. Он просто не сможет протянуть руку, чтобы сорвать их. Мириам, безуспешно боровшийся с икотой, подумал, что сейчас, когда свет лампы освещает несуразную фигуру великана, когда «клюв» смещён на подбородок и мешается с густо намазанными тенями, она напоминает не то неуклюжего ангела, ударившегося головой о землю и забывшего откуда он родом, не то кого-то из библейских гигантов в их странном и просторном одеянии и с украшением из пальмовых ветвей на плечах. Ева, оторвавшись от созерцания рта Мириама, поняла, что всё закончилось вовсе не так, как должно было. Этот обмен мгновенными образами, который произошёл между ними, нарушил что-то в обговорённом днём плане.
Эдгар повернулся и тяжело потопал к повозке, где лошадь уже вроде бы привыкшая к новому облачению костоправа, настороженно повернула голову. Ева бросилась забрасывать костёр землёй, потом приблизилась к середине поляны, чтобы забрать инструменты. Мириам уже маячил на краю поляны — кажется, он восседал на осколке стены. Фонарь исчез из виду, однако его трепещущий, рассеянный свет разливался там, будто отсвет солнца из-за края земли, подсвечивая древесные корни и листья красного вьюнка.
Ева приложила ко рту руки и крикнула:
— Мы оставляем вам еду! Всю эту еду. Кушайте и не забывайте благодарить Господа.
С этим они отбыли восвояси, впервые отправившись в путь по проложенной госпожой Ночью тропе.
— Я чуть было не стал для этого бедного существа одушевлённым, вещественным дьяволом, — сказал Эдгар, стянув свой ужасный клюв и бросив назад, в повозку. — Бедное-бедное существо, как оно тряслось при виде ножа в моей руке!
— Его зовут Мириам, — напомнила Ева.
— Какая разница, как его теперь зовут? Мы его никогда больше не увидим. Проказа съест его заживо, переварит и выплюнет в какую-нибудь канаву, как и всех прочих.
— И ножа у тебя в руке не было… он лежал там, на траве, вот в этой сумке. Я-то знаю, я проверила.
— Я был для него воплощённым сатаной, — сказал Эдгар. — А ведь я наивно полагал, что молитвы искупят чудовищное злодеяние, которое готовился совершить. Слава всему, святые не допустили тому случиться. Теперь, покуда меня не сверзли на месте в яму адскую, а отпустили, поджавшего хвост, снова в дорогу, настало время для долгих мыслей. Долгих мыслей, скрипа колёс и простого выбора. Ах, был бы где рядом Господь, мой ослик, уж он-то подсказал бы путь…
— Я подскажу тебе путь, — сказала Ева.
Но он как будто не слышал. Повозка, покачиваясь, утекала в ночь, а великан бормотал себе под нос обычные для него заговоры и присказки. Причмокивал и позволял какому-то жуку ползать по своей нижней губе, даже того не замечая.
— Я ведь так уже делала, — сказала Ева. — Подсказывала тебе дорогу. Ты просто не замечал.
— Если бы я мог, я бы проводил эти страшные, богохульные операции на себе. Но я не выдержу такой боли. Я боюсь боли! И погрузить себя в сон не могу… Говорят, где-то на востоке языческие мудрецы знают травы, которые могут лишить чувствительности твоё тело, но оставить голову холодной, а руки — точными, как укус комара. Говорят, их использовали, чтобы человек мог пройти всю пустыню, не почувствовав ожогов ни от солнца, ни от песка, также для создания настоящих убийц, нечувствительных к укусам стрел и к приступам страха.
— А разве бывают ожоги от песка? — спросила Ева.
— В арабской земле бывает всё, — с суеверным страхом сказал Эдгар. — То земля нехристей. Воздух там ядовит, люди ходят задом наперёд и черны как уголь, солнце встаёт из кипящей воды на краю мира.
Ева недоверчиво задрала подбородок.
— С высоты твоего роста не видно, что там происходит?
— Залезь на крышу и сама посмотри. Земля неверных ещё далеко, хотя тёплые ветра уже две недели овевают нас и тащат за собой. Чуешь, как тепло спать по ночам? Даром, что приближается день святого Михаила, что скоро наступят зимние холода и твои родные земли занесёт снегом.
— Снег — чудеса, — сказала Ева. — Он прилетает из далёких горных пиков, где камни высотой с самый высокий городской собор, но целиком изо льда. Волки там о копытах, как горные козлы, и с длинной шерстью. Колдуны, бороды которых достают своими кончиками до пальцев ног, насылают друг на друга вьюги и метели… В зимние месяцы, когда падает снег и дует ветер, если долго смотреть на небо, можно увидеть кончик этой бороды. Я видела сама. Там, откуда ты родом, снег должен идти каждый день. Каждый день!
И Ева хлопнула ладошами от переизбытка чувств. Эдгар поскрёб затылок.
— Моё детство скрыто туманом. Иногда кажется, будто я всегда был таким большим, всегда бродяжничал на пару с моим дорогим Господом и своим умением.
— Ты мне сам рассказывал. Про травму, про камни в своей голове, про речку…
— Да, рассказывал, наверное, — ковыряя в носу, сказал Эдгар. — Но со временем туман завладевает всем. Я пытаюсь вспомнить, но в голове бродят разве что заблудившиеся идеи и какие-то странные, далёкие друг от друга мысли. Я не знаю, откуда они взялись. Я подвожу их одну к другой, но они не знакомы. И не желают друг друга знать. Как родственники, находящиеся в давней ссоре, как это заведено у высокородных — ссоре, уходящей корнями в глубину веков.