Евангелие от Джексона
Шрифт:
Однажды в класс, где учился Купец, вошла новая ученица — ее звали Кира. Очень красивая девушка. С того дня многие старшеклассники потеряли покой, сгорая от тайного желания добиться благосклонности новоявленной королевы школы. Случилось так, что всем прочим воздыхателям гордая и независимая Кира предпочла именно Гришу Корнюка. На чем основывался ее выбор? Подвиги Купца в кулачных баталиях? «Аристократка» в великолепном исполнении? Некоторое внешнее сходство с актером Владимиром Кореневым, тогдашним кумиром буквально всех девчонок, сыгравшим главную роль в любимом народом кинофильме «Человек-амфибия»? Неизвестно. Да и можно ли объяснить, по каким законам находят в этом мире друг друга юные романтические души?
А в жизни
С временем их взаимная привязанность, вопреки предсказаниям скептиков, росла и крепла. Они строили совместные планы, после школы надумали поступать в один институт. Случай, круто изменивший всю дальнейшую жизнь Купца, произошел на выпускном вечере. Счастливые, возбужденные быстрым танцем, они переводили дух, когда Кира вдруг объявила, что не поедет поступать в тот вуз, в который они собирались, а решила попробовать в другой. Вернее, как догадался из ее путаного объяснения Гриша, это решила даже не она, а ее родители. Все, что еще вчера казалось таким верным, незыблемым, в один миг пошатнулось и разрушилось, как карточный домик. Другой вуз, другой город — это значило неизбежное расставание и возможную потерю любимой. Навсегда… Гриша начал выходить из себя, разговор перешел на повышенные тона. Чтобы не привлекать внимание окружающих, они вышли из зала. Гриша продолжал настаивать, чтобы Кира одумалась, всячески пытался убедить ее изменить решение, но она стояла на своем. Затем посыпались взаимные упреки, вспоминались мелкие обиды — назревала первая крупная ссора. Остановись они вовремя, быть может, поутру остыли бы разгоряченные головы и все уладилось. Недаром ведь оно, утро, вечера мудренее. Но у Киры сорвалось неосторожное, обидное слово, особенно больно царапнувшее Гришино самолюбие, и он в каком-то затмении, на мгновенье потеряв контроль над собой, ударил ее по лицу. Кира коротко вскрикнула и присела на корточки, закрыв лицо руками. Он уходил, тяжело ступая по пустынному коридору школы, и этот вскрик острым лезвием еще долго резал ему уши.
На следующий день он, наскоро собравшись, уехал в город, где находился выбранный им вуз. Разве он мог предвидеть роковые последствия того удара? А вышло скверно: у Киры оказался двойной перелом челюсти. Она пыталась скрыть истинную причину своего несчастья, но под настойчивым давлением родителей не устояла, призналась. Просила лишь об одном, чтоб те ничего не предпринимали — о мести она и не помышляла. Вроде уговорила, но вскоре выяснилось, что она не может поступать в институт и год потерян. С таким поворотом событий родители Киры смириться никак не захотели, и против Купца было возбуждено уголовное дело. А тот сдал экзамены в один из престижных киевских вузов и, вернувшись в Приднепровск, ожидал решения приемной комиссии.
По странной прихоти судьбы, известие о зачислении студентом первого курса и повестку из милиции он получил в один день.
Потом был суд. Как будто в кошмарном сне, он, Гриша Корнюк, видел строгие отчужденные лица бывших однокашников, растерянный вопрошающий взгляд Клавдии Дмитриевны — его любимой школьной учительницы по литературе, горькие слезы матери… Больше всего на свете он боялся тогда встретиться глазами с Кирой, а когда это все же случилось, просто оцепенел: так смертельно бледна была и подавлена происходящим его любимая девушка. Многое он пережил в тот кошмарный день: стыд жгучий, презрение товарищей, но самым тяжелым ударом был приговор о лишении свободы. Тогда он еще плохо представлял, что это такое…
Не год, не два минули с тех пор. И вот, напротив Лодина сидел уже не залихватский предводитель дворовой пацанвы, а зрелый мужчина с усталым лицом и грустными, повидавшими кое-что в этом мире, глазами, счетчик жизни которого щелкал четвертый десяток лет.
— Ты, видимо, в курсе, — продолжал Купец, — когда я после отсидки вернулся, любовь моя уже замужем была. Быстро выскочила — не заждалась. Ребята — кореши в жизнь пошли, кто куда разбежались: один в вуз, другой на комсомольскую стройку, третий на сверхсрочную в армии остался. На душе дерьмово, пустота. Вроде и люди вокруг, а чувствую — один, никому не нужен. Тоска жуткая заела, пить по-черному стал, ну и сорвался, залетел по новой.
Он тяжело вздохнул, достал новую сигарету.
— Странно мы все же с тобой… в метро… кто бы мог подумать. Воистину пути господни неисповедимы. Не-ет, по такому поводу не грех еще опрокинуть.
Он порылся в своей сумке и извлек оттуда бутылку «Пшеничной».
— Эх, полным-полна моя коробушка… Помнишь, Коля, не забыл? Да-а, времена были, махорку мы курили. Бывало там, на нарах, вспомню перед сном наш Приднепровск: лето, солнце, плавни, ребят, — и сердце будто тиски сжали, и слезы глаза так и выжигают. Врагу не пожелаешь…
Лодин видел, что воспоминания о прошлом особенно мучительны для Купца: у того мелко подрагивали пальцы, глаза стали влажными. Гриша нервным жестом плеснул водку в кружки и произнес:
— Говорят: водка на пиво сущее диво.
— Если честно, я водяру не люблю, — признался Лодин, — она меня не бодрит. Угнетает.
— Так разве сейчас водка: такая х…ня — слово не подберешь. Мы с тобой поколение, взращенное на «биомицине». «Билэ мицнэ» — это была вещь! Как мы говорили? Рупь сем…
— И никаких проблем!
— Совершенно точно. Ну что ж, погнали?!
Они сдвинули кружки.
— Выпьем за наши юные неповторимые годы, — предложил Купец и, помолчав, добавил: — Так прошла она незаметно, красномордая юность моя, аминь!
Потом, когда они закусили, Купец спросил:
— Скажи мне, Колян, только без понтов: вот ты, доволен своей жизнью или нет?
Лодин дожевал пирожок с мясом, запил пивом и коротко бросил:
— Нет, не доволен.
— Чего так?
— Ты еще спрашиваешь. Жизнь поганая пошла. Сплошной дефицит, всего не хватает. Народ совсем осатанел, порядочный человек — редкость. Скудно живется, концы с концами вроде и сводишь, но чтоб сказать «ух!» — не получается. Доходы с аппетитами пока в конфликте.
— Понимаю, Коленька, очень даже понимаю, — посочувствовал Купец. — Я и сам звезды с неба не снимаю. Знаешь, я с некоторого времени усвоил одну вещь: жизнь, она красивой получается только тогда, когда ты в состоянии оплатить все ее удовольствия. А мы мелко плаваем, мелко живем. Ползаем, копошимся, как черви в навозной куче, и считаем, что мы в этом мире что-то значим. Идиотское заблуждение! Черви мы, Коля, черви — червями жили, червями и помрем. Не сочти за банальность, но человек должен чувствовать себя в жизни хозяином, а не говном в проруби. А хозяин тот, кто свою фортуну сумел за хвост схватить и крепко держит. Я таких знаю; они себя белыми людьми называют. У них все в порядке: машины, дачи на Черном море, связи, хорошенькие девочки… И будь спок — такие за один стол с нами не сядут, мы им неинтересны, мы для них пустое пространство.
Лодин молчал. Он понимал, что Купец вовсе не случайно затеял весь этот разговор и определенно к чему-то клонит. А тот в хмельном запале все продолжал изливать душу.
— А хочешь мечту мою знать? Скажу честно, дружбина — туда хочу, на Запад, в цивильный мир. Надоело быть быдлом в родной стране советской. И не в том печаль моя, что сейчас трудно живем, а в том, что перспектив нет когда-либо догнать капиталистов: светит нам всю жизнь им в зад издалека смотреть. И не понимают этого либо круглые дураки, или те, кому это понимать невыгодно. Скорости у нас с ними разные, как у телеги и самолета. А топать в двадцать первый век в дырявых лаптях — доля незавидная.