Евангелие от Джексона
Шрифт:
— Ну что мнешься, на горшок хочешь, пойдем.
Финик, понурив голову, обреченный и подавленный, поплелся вслед за лейтенантом. Два сержанта замыкали шествие.
— Ну, что, каскадер, добро срать в ведро, да дужка мешает? — весело сказал один из них.
И в самом деле посередине комнаты поставили старое оцинкованное ведро.
— Да стыдно, отведите в туалет, — попросил Финик.
— Не стесняйся, девочек нет, — подбодрил его веселый сержант и озорно подмигнул. — Лучше снимай штаны быстрее, пока в них не наложил.
Финик споро спустил штаны и сел на ведро — дужка действительно мешала. Стражи порядка расположились по кругу и стали ждать результата.
— Я не хочу какать, — уныло промычал Финик и тут же понял, что безбожно грешит против истины.
И тут вопреки логике к Финику неожиданно вернулось полнейшее спокойствие. Оно снизошло, как божия благодать с небес, и он разом воспрял — перспективы виделись уже не столь безотрадными, как минуту назад. «А что я, собственно, дергаюсь? — рассуждал он. — Мне за этот сраный перстень дадут от силы год — полтора. Буду плакаться, каяться, бить себя ушами по щекам, глядишь, дадут и меньше. А за дела с хатами можно отхватить ого сколько, по самые помидоры! Даже отличненько, посижу чуток, зато чистым выхожу из того дельца. А Купец пусть расхлебывает все это сам или со своим землячком поделится. Конечно, отсидка мероприятие не из сладких, но потом свобода с чистой совестью и вне всяких подозрений. Плохо одно — Купец деньжат уже не даст, наши доли с Кротом накрылись, но сейчас главное шкуру спасти, а потом… Потом можно будет и Коленьку, Купцова дружка, тряхнуть. Этот никуда от меня не денется, раскрутится, и за спокойную жизнь свою отдаст, сколько запрошу. Вот так! Чего-то долго они меня с ведра не снимают?..»
Лейтенант как будто услышал его вопрос.
— Хорош, герой, кончил дело — гуляй смело.
Финик приподнял задницу, три носа тут же сунулись в ведро.
«Может, пошутить и пустить поганенького ванца для куража, чтоб служба медом не казалась? — подумал Финик. — Нет, не стоит злить, мне еще чистосердечное признание ломать перед ними».
— Ага, есть, снесла курочка золотое яичко! Что стоишь с голой задницей, сушишь? Надевай портки, пошли.
Перстень подхватили пинцетом, по дороге промыли водой под краном.
— Вы там ведро вынесите, — завопил дежурный. — Провоняет все насквозь, а там отдыхать людям.
— Погоди, — отозвались из комнаты, — оформим все как положено, уберем.
Все вернулись в дежурку.
— Граждане, товарищи! — начал концерт раскаяния Финик. — Все расскажу, сразу бы рассказал, да стыдно было. И в мыслях такого не держал, не вор я по натуре, ну выпил, в голову стукнуло, ну просто блажь, сам не знаю, как засунул. Как проспался бы, сам отдал, но не успел. Это правда! Нина, ты мне верь, я писать тебе буду!
— Врешь ты все, — с досадой произнесла Нина, но злости в ее голосе уже не было.
— Не вру, сама увидишь, сделал — отсижу, ты только верь и жди.
На глаза Нины накатились слезы.
«А ведь вроде поверила, дуреха, — подумал Финик, — как бабам мало надо. Должно быть, одиночество и впрямь страшная штука. И зачем только перстень взял, сама б отдала».
— А может, его не сажать, — в голосе Нины послышалась мольба.
— Теперь уж нет, — сказал лейтенант, — раньше надо было каяться. Протоколы составлены, понятые подписались, факт кражи налицо, все — правосудие заработало — поезд ушел. Да вы, гражданочка, не волнуйтесь сильно, много ему не дадут, год от силы и то скорей всего вольного поселения. В гости будете приезжать, посылочки слать. Краткая разлука только проверит глубину чувств. А сейчас идите домой, успокойтесь. За перстнем зайдете через пару дней, экспертиза должна определить стоимость вещи.
— Я могу нанять ему адвоката?
— Конечно, но незачем, ему и так дадут — меньше не бывает.
Нина с состраданием посмотрела на Финика.
— Жаль, глупо получилось. А могло быть все по-другому, — тихо сказала она и, повернувшись, вышла из помещения.
Рыцарь ее мечты вздохнул и, сопровождаемый охраной, отправился мыть ведро.
XXII
Как ни странно, но настроение Купца после кладбищенской встречи не испортилось: напротив, появившаяся ясность, даже как будто подняла его тонус. Безусловно, неожиданные и серьезные осложнения ставили крест на их деле, которое до сегодняшнего дня, не считая мелочей, продвигалось блестяще, — с другой же стороны, все случившееся вполне укладывалось в рамки его представлений о жизни и вносило некую логическую завершенность в весь ход событий. Он давно убедился, что в жизни гладких дорог не бывает. Во всяком случае, в его жизни такого не случалось, и немалый житейский опыт научил Купца не доверяться коварным улыбкам фортуны, не расслабляться от кажущейся легкости успехов, быть собранным и готовым к любым передрягам в любой момент. Он предпочитал реальную опасность знать наперед, нежели оказаться застигнутым врасплох в такой ситуации, когда предотвратить беду уже поздно, а противостоять невозможно. Опасности его не пугали, он на своем веку повидал их вдоволь и с ними свыкся. Они были острой приправой в его противоречивом, запутанном, рисково-бесшабашном, не признающем серости и постылой обыденности бытии. Они возбуждали его, изуверски щекотали нервы, будоражили, волновали кровь, приводили подчас в исступленно-блаженное состояние картежника, идущего ва-банк с призрачными шансами обмануть свою судьбу. Но не чувствами и эмоциями руководствовался он в решении своих проблем — его выручали опыт, интуиция, трезвый и тонкий расчет видавшего виды человека.
День прошел в хлопотах и заботах, и Купец, порядком подустав от мытарств, вечер решил провести где-нибудь в нескучном ресторане, отдохнуть и развеяться, а если повезет, подцепить неприхотливую бабенку со своим углом, чтобы приткнуться там на ночь. Он заранее заказал столик на двоих в «Сатурне» и теперь в ожидании открытия не спеша прогуливался вдоль канала у Бастионной горки и размышлял о делах текущих. А подумать о чем у него было: час назад он позвонил Лодину и тот сообщил, что старик согласился на встречу в Межапарке. Со скрипом, ворчаньем, но согласился, округлив сумму на поправку своего драгоценного здоровьишка до пяти штук. Не слабый контрвыпад — аппетиты шантажиста росли, словно цены в польских магазинах. Да, он, Купец, видимо не ошибся, предположив, что они имеют дело с отъявленным стервецом. От этого присоска действительно не избавиться иначе, чем раздавить его, как червяка.
«А все-таки жадность нас подвела, — думал Купец, любуясь парочкой белоснежных красавцев-лебедей величаво плывших по свинцовой глади канала. — Не надо было брать морячку. Кусок, конечно, оторвали большой и жирный, но таким и подавиться недолго, а проглотишь — будешь мучиться от несварения желудка. Старик, судя по всему, пас Коляна, а морячка пошла у нас сверх плана, вне схемы, тут он мышеловку и захлопнул. Хорошо хоть, старик, а не легавые, значит у тех что-то не стыкуется, чего-то не хватает. Что ж, придется его наградить премией за дотошность да любознательность. Да и на пару с Фиником ему не так скучно будет… Семь бед — один ответ. Лучше уж к стенке стать, чем снова на семилетку за решетку запрыгнуть. Нет, меня в зону теперь и на бульдозере не затащишь, я свои университеты прошел сполна и даже аспирантуру закончил».
С такими мыслями, прогуливаясь, Купец вышел к знаменитому пятачку с часами на колонне, невдалеке от ресторана. В этот вечерний час здесь царило оживление — тут была тусовка тех, кто гордо именовал себя центровиками. «Центровики» причисляли себя к городской элите. Подчеркивая свое особое положение, они стремились выделиться из остальной толпы внешним видом, манерами — быть похожими на прочую серую массу обывателей считалось в их кругах ниже собственного достоинства. В глазах этой, торчащей здесь часами публики, читались снисходительное высокомерие, ленивое любопытство, пресыщенность всем и вся, и скука, скука, скука…