Евангелие от Джимми
Шрифт:
— Что вам от меня нужно?
Судья достает пачку витаминных сигарет, протягивает мне, я качаю головой, он убирает ее назад.
— Времени у вас достаточно, Джимми, — говорит он. — В ближайшей перспективе — полчаса на изучение вашего досье: естественно, мы не сможем дать вам его с собой. Таким образом, вы приедете домой уже зная все, что должны знать, и будете подготовлены, чтобы принять решение.
— Какое решение?
Психиатр вытягивает ноги и вдруг заявляет с непонятной мне гордостью, что никто не собирается принуждать меня насильно.
— Да к чему принуждать?
— К вере в себя. Вы должны сами принять свою сущность… я бы даже сказал, свою роль.
—
— Или всего лишь эрзацем, продуктом биотехнологии, которому не бывать осененным благодатью, — добавляет судья.
— А почему вы именно сегодня мне это преподнесли? Потому что мне тридцать два года и время не терпит, Христос-то умер в тридцать три?
Они удивленно переглядываются — похоже, не ожидали такого поворота. Совсем что ли, за дурачка меня держат?
— Мы потеряли ваш след, Джимми, — отвечает отец Доновей. — Исследовательский центр, где вы родились и провели первые шесть лет жизни, сгорел, а вы, если мне будет позволено так выразиться, чудесным образом спаслись.
Я вспоминаю шоссе, мою обгоревшую пижамку, машину Вудов…
— Вы совсем не помните меня, Джимми? — продолжает он тихо. — Я был тогда молод, еще не растолстел… Вы росли у меня на руках, я учил вас, заложил основы религиозного образования…
Я смотрю на него во все глаза, даже голова начинает болеть от напряжения. Пытаюсь представить его в белом халате, на тридцать лет моложе… Нет, отвечаю, зря он старался: о первых шести годах своей жизни я ничегошеньки не помню. И пусть не пудрят мне мозги, будь я тем самым клоном, они давно бы меня нашли.
— Вспомните, какое было время, — вздыхает судья. — Конец правления Клинтона, чудовищно раздутый бюджет национальной безопасности, миллиарды долларов, угроханные на спутниковый шпионаж, от которого никогда по-настоящему не было толку… А сколько создавали следственных комиссий, искавших любой предлог, чтобы свалить президента: тут тебе и скандалы с недвижимостью, и минет на рабочем месте, и законспирированные научные программы… Спецслужбы Белого дома, конечно, пытались разыскать вас, а как же, но на тот момент важнее было сохранить ваше существование в тайне, а найдись вы, утечек информации было бы не миновать, и тогда пришлось бы официально оправдывать клонирование человека, в то время как Билл Клинтон во всех своих выступлениях его осуждал. Ну а у администрации Буша были… другие приоритеты. В наступившем потом хаосе о вас просто забыли. Впрочем, все думали, что вы умерли, как и ваши братья.
— Братья?
— Вы были не единственным эмбрионом, мистер Вуд. Девяносто четыре неудачи потерпели ученые с кровью Христовой: выкидыши, патологии внутриутробного развития, мертворожденные младенцы. Только один был благополучно выношен и родился живым: это вы.
— А моя мать?
Повисает неловкое молчание. Доктор снимает очки, достает из кармана пакетик, аккуратно разрывает его, вынимает салфетку и наконец отвечает, протирая стекла:
— У женщины-донора взяли яйцеклетку, из которой изъяли ядро с генотипом, оставив только цитоплазму. Затем ядро соматической клетки, взятой из крови, точнее, из лейкоцита с Плащаницы, перепрограммировали и внедрили в яйцеклетку. Электрическим током стимулировали синтез, после чего полученный эмбрион подсадили в матку женщины, которой предстояло его выносить.
— Девственницы, разумеется, — с нажимом вставляет священник.
— Она же была и донором яйцеклетки, — уточняет судья.
Я
— Ладно, допустим. Мой след потеряли, обо мне забыли. Понятно. Тогда почему же вы явились теперь?
Тут они отвечают все разом, наперебой, в три голоса, что времена изменились, что администрация Нелкотта благоволит к клонированию, что до сих пор я ни разу не болел и не обращался к врачу и только благодаря укусу собаки меня удалось обнаружить.
— Ну вот, Джимми, — заключает судья, постукивая пальцами по подлокотнику сиденья. — Теперь вы знаете главное, а что касается подробностей, предлагаю вам сейчас же прочесть досье: по-моему, самое время, там немало документов… Хотите остаться один?
— А вы что, выйдете и пойдете пешком?
— До скорого, Джимми. Если будут вопросы, кнопка внутренней связи слева от вас.
Перед моим носом, лязгнув, опускается перегородка. Над головой загорается лампочка, сиденье подо мной разворачивается по ходу движения. Дрожащими руками я берусь за листки. Историческая справка, описания опытов, сопоставление анализов, мои фотографии во всех ракурсах, с младенчества до шести лет… Я лежу в колыбели, стою, держась за прутья манежа, сижу за партой, я в гимнастическом зале, на лужайке за решетчатой оградой, за столом в пустой столовой… Всюду я один, всюду в белом спортивном костюмчике, с крестиком на цепочке, и всюду у меня печальный вид, такой печальный… Мои слезы капают на лица, которых я не знал, размывают картины прошлого, которое я не хочу считать своим, не хочу быть этим сфабрикованным младенцем, ребенком, родившимся от погребального савана, опытом какого-то психа, Франкенштейном с ангельским личиком… И все же это я. Каждую страницу я переворачиваю как лезвие ножа в ране, мучительно убивая мало-помалу простого парня Джимми, которого я придумал сам…
Минут через двадцать я закрываю картонную папочку. Чувствую себя постаревшим на тридцать три года. Если я родился от ядра клетки, прожившей жизнь Иисуса, значит, его возраст надо прибавить к моему.
Я нажимаю кнопку внутренней связи. Алюминиевая шторка ползет вверх, лампочка гаснет, сиденье поворачивается, и я снова сижу перед моими тремя собеседниками. А им хоть бы что, никакой тревоги в глазах. Один говорит по телефону, другой читает газету, третий, похоже, спал. Они уставились на меня, ждут, что я скажу. Подались вперед, улыбаются вроде как с пониманием.
— А у меня могут быть дети?
Судья поднимает бровь и, убирая папку, спрашивает, почему меня это интересует.
— Клоны размножаются только клонированием или они могут иметь детей, как все люди?
Троица вытаращилась на меня, и все молчат.
— Не такой реакции я ожидал, — разочарованно качает головой священник.
— А как я, по-вашему, должен реагировать? Вы на меня такое вывалили, мне надо хоть за что-то уцепиться, чтобы не спятить!
— Овечка Долли после случки с бараном произвела на свет ягненка, — успокаивает меня психиатр.
Лимузин уже катит по Гарлему, с трудом объезжая ямы и сгоревшие машины.
— Ну что ж, — говорит он, как бы закрывая тему. — Так или иначе, теперь вам решать. Вы поклялись, что ничего не знаете, — и вы вольны все забыть. Или продать вашу историю газетам и кончить за решеткой, прослыв мифоманом. Или позвонить мне вот по этому номеру через пару дней, и мы вместе подумаем, как может послужить ваш… скажем так, исключительный генотип на благо человечества.
— На благо человечества? Да ну? Вы работаете на администрацию Нелкотта — и вы говорите мне о «благе человечества»?