Евангелие от экстремиста
Шрифт:
Вернувшись в Брянск, мы приступили к упорным репетициям, и в середине марта отправились путешествовать. Первым делом мы побывали в небольшом городе Луховицы. Все местные жители говорили через «о», и вызывали умиление своей какой-то абсолютной добротой тех городов России, где смена власти происходит достаточно условно, а существует порядок человеческих взаимоотношений, сформировавшийся за столетия. Один из местных, пригласив нас на обед, скромно так заметил: "Есть в России три столицы — Рязань, Москва и Луховицы". Мне очень понравилось изречение, и, будь моя воля, я бы и впрямь перенес столицу в Луховицы. В непоколебимое царство традиции, достоинства и силы. Ещё там делают самые лучшие в мире военные самолёты. Из Луховиц, после очередного нацбольского рок-концерта, мы отправились в город Рязань.
В
Прямо из Рязани мы двинулись в Мытищи, для завершения записи уже нашего собственного музыкального альбома. Однажды во время записи раздался телефонный звонок. Звонила Доррисон. Боксёр как раз писал партию гитары к какой-то там песне.
— Привет, как там дела? — грустно спросила Доррисон
— Спасибо, нормально. Вот, альбом пишем, — с легкой тоской в голосе ответил я. — Знаешь, Доррисон, тут мне твоя маман с какого-то члена письмо прислала, относительно твоего тотального отсутствия. Проявись как-нибудь, а то она уже твердо решила, что я тебя убил и труп твой спрятал. Грозится подать в розыск ментам, письмо мне написала. Переживает, наверное. Там все твои тёти крайне обеспокоены.
— Извини, я её найду, я не хотела тебя в это впутывать.
— Кто это? — спросил в микрофон Боксёр.
— Так, Доррисон звонит.
— Рома, пошли её на хуй, — громко в микрофон объявил Боксёр.
Я вежливо попрощался и повесил трубку. Надо было работать. Боксёр долго жил рядом со мной и видел, что ничего хорошего из этих моих свадеб в упор не клеилось. Думаю, что он её ненавидел за то, что она влетела вот так вот в наш мир и разворошила там всё. На самом деле, быть может, именно без неё никакого драйва вообще бы и не было. Было бы тепленько и сыро. Дерьмо, одним словом. Что так — что так.
Мы целыми днями сидели в студии, ночевали, как обычно, в морге, и я ползал по ночи в туалет, перелезая через фиолетовые гробы. Толя, как и прежде, носил свою жутко вкусную домашнюю колбасу и бадяжил спирт. В нашем обществе осталась тусить Стася. Мы с ней непрерывно домогались друг до друга, но ни до какого секса, на удивление, дело не дошло. В этом и состояло странное извращение. Нас связывало гораздо большее, и банальное траханье было лишним, пустым, бесплодным занятием. Хотя моя боевая подруга еще не определилась, как именно на прощание насолить высокомерному дяде Непомнящему. И я, вероятно, предполагался в виде повода к обидам и их расставанию. Я чувствовал подвох, женщина — есть женщина. Загадка природы. Стася в последний день отправилась к нему обратно, и наврала с целое ведро.
На следующий день приехал грустный Сашок, и мы пошли пить пиво. Я еще и не понял ничего. После второй бутылки, на платформе Мытищ, он раскололся:
— Ром, ты Стасю трахал?
— Если б трахал, то, конечно, не сказал. Но на этот раз нет. Это точно.
— Значит, она меня специально разозлить хотела, и нас поссорить. Давай тогда ей за это отомстим, и устроим группен-секс!
— Ну, давай, если хочешь. Мне всё равно, — безразлично ответил я.
Электричка увезла повеселевшего Непомнящего обратно в Москву.
В день 5 апреля мы с Мефодием сходили на нацбольское шествие. Главный праздник партии. Все ж, год назад было гораздо больше народу. Тогда это шли массы в несколько тысяч. Колонна КТР, колонна юных летовцев, колонна правых, колонна левых, кружок юных дугинистов. По окончании прошел где-то на окраине Москвы фестиваль Железный Марш, с целым
Многое произошло за ушедший год. Ряды НБП серьезно поредели, очень заметно было по митингу. Непомнящий спел в пердящий и хрипящий мегафон для собравшихся своё вечное "Убей янки":
Звездно-полосатый флаг затолкай в толчокБудущего нет — есть русский панк-рокНакорми мажора кашей Педигри-ПалИ добавь чуть-чуть свинца, чтобы не убежал!Лимонов попросил попеть что-нибудь и меня. Мне стало неловко, и я отказался. Сказал пару слов. Очень зажигательно и смело выступил парень из Латвии, Костя Маузер. Они там много начудили. Премьер-министр их страны, господин Улманис посадил "дубки Улманиса" в честь независимости и самого себя, чтоб они отмеряли годы крепнущей суверенной республики, превращаясь в большие дубы. Ребята Маузера их на хер спилили ночью. Улицу Дудаева переименовали обратно в улицу Космонавтов, таблички все посбивали. Много еще нахулиганили. Латвийское отделение партии было показательным — и Маузера справедливо всем ставили в пример. С ним первым, выйдя из застенков, общался ветеран Советской Армии Василий Кононов, посаженный в тюрьму новыми независимыми лабусами, старый русский диверсант НКВД.
Стоял собачий холод. В рядах демонстрантов, всё равно, кого только не было. В сторонке мёрз, как все, Пелевин. Он не был в партии — просто ему было, наверное, по приколу. С ним активно дружила Стася, он иногда приглашал её в кафе и поил кофе.
С митинга толпа дружно ломанула кто куда — музыканты и близкие к ним неформалы двинулись в гости, на какую-то рок-н-ролльную студию отмечать партийный праздник, мы же с Мефодием поехали в Мытищи есть пельмени и дальше прописывать его барабанные партии. Никакого настроения пить категорически не было. Стояло серое небо, собачий холод. В Москве — это не в Днестровске. Тут большее количество дней в году — серого цвета. И настроение отсюда ни хрена не радостное. В такое настроение хочется только нажраться. До солнышка ещё очень и очень далеко. Мерзкая сырость, проникающая под любую одежду. Я добавил денег Мефодию в подарок. Рядом со студией, в том же здании, в Сэконд-хэнде Мефодий присмотрел себе добротное, не сильно побитое пальто.
— Как у Толи Тишина, — глядя в большое зеркало примерочной желтозубой улыбкой, отметил Мефодий. Ему хотелось хоть в чём-то походить на Толю. Хоть в наличии пальто.
— Ценная вещь, — заметил я и тут же извлек из штанины пачку денег, — носи, Мефодий. Ты так, и вправду, как Тишин — сплошная борода и пальто. Пошли барабанить.
Мы вернулись в Брянск, чтоб уже навсегда прекратить и репетиции, и концертную деятельность. Группа "Волшебная Гора" в одночасье сдохла. Было какое-то удовлетворение от проделанной работы, но тема себя полностью исчерпала. Всё, что хотелось, уже было сказано. Добавить было нечего. Петь песен больше категорически не хотелось. К тому ж, мы с Боксёром просто до смерти надоели друг другу. Он нашел себе девушку и тренировался на ней перед началом, как предполагалось, долгой и счастливой семейной жизни. Девушку звали Зайка. Шагги тут же дала ей погоняло «Зайка-заебайка». Уж ни за что не поверю, чтоб еврейская девушка Шагги вступала с Зайкой в любовную связь, но погоняло Зайкино вполне отвечало реалиям. В постели она била током, как электрический скат, и с непривычки, своей безумной сексуальной энергетикой, могла насмерть сразить быка или коня… Я был неистово влюблен в Зайку целых две недели, холодной осенью 2000 года возвращаясь поздними ночами обратно к себе домой, к сначала бросившей и сбежавшей в Питер, а потом возвернувшейся обратно Хэлл. Сердце заходилось и било как колокол, пока Зайка искусывала мне губы в кровь. У Хэлл были проблемы со зрением, поэтому, конечно, никто не заметил мою опухшую от Высокой Любви и переживаний физиономию. Я разрешил Зайке вытащить из груди свое сердце и подержать в ладошках. Она не поранила его, как настоящая русская женщина, пригревшая дворнягу. Милая Зайка… Её очень любили местные журналисты и телерепортеры. Одно время без Зайки с пачкой лимонок в руках, не обходился ни один местный телесюжет о НБП, фото в газетах… Но всё это в будущем. А пока…