Евангелие от экстремиста
Шрифт:
— Не лезь уже к нему. Иначе тебя просто посчитают пораженцем и ренегатом. Он этого в последнее время очень не любит.
Вам надобно "надёжных людей"? У меня были свои представления на этот счет. В том числе и касающиеся того, где можно этих людей найти. В моем понимании, "надежный человек" в первую очередь не мог иметь в прошлом никакого, даже самого малого отношения к НБП. Этот человек не мог придти туда самостоятельно. Его можно было только затащить насильно. Все очень просто — "надежным человеком" не могли быть персонажи лимоновских книг. Этим человеком не мог быть ни бывший наркоман, ни панк, ни кришнаит, ни сумасшедший. Им должен быть человек "из мира". Человек волевой, которому не нужны учителя и кумиры — ему нужны поступки. Высокие, достойные языческих богов. И этого человека я вскоре повстречал.
5. Пугачёв
Через
Об устроенных акциях мент слал в Москву депеши — меня однажды разобрало любопытство, и я подло влез в чужой конверт, по сценарию предназначавшийся бедному Терехову. Тяжело руководить сумасшедшими. В отпечатанном на доисторической печатной машинке докладе шли описания нескольких десятков мероприятий по борьбе и Израилем, в конце которых даже в самые свирепые, зимние месяцы, над Брянском, либо иным местом проведения митинга, в отдельно взятый момент зажжения американо-израильского флага обязательно "ненадолго выглянуло солнце". Я сразу вспомнил Лужкова, московского мэра, пушками к празднику разгоняющего тучи. И представил себе, как в целях увода денег из бюджета себе в карман мэр Лужков по бухгалтерским документам проводит расстрел дождевых облаков из пушек и специальных ракет, а на самом деле экономит и ворует народные деньги, заставляя кого-нибудь из замов где-то неподалёку в кустах методично поджигать прекрасные бело-синие полотнища со звездой Давида. Один флаг — и пятнадцать минут хорошей солнечной погоды.
Менту кругом мерещились сионисты. Они и помешали, наверное, позаботиться о детях, которых вёз в поход Терехов. Все чудом не остались без ночлежки прямо на улице. Я, было, предполагал всунуть в этот лагерь нацболов своих — чтоб отдохнули и попутешествовали, в море покупались. Однако, мент возревновал, и нас обломал. Так что пришлось ехать, чтоб хоть посмотреть на них, будущих революционеров. По маршруту поход должен был закончиться в Приднестровье и Одессе настоящими боевыми учениями и прыжками с парашютом. Когда я увидел саму делегацию, сразу стало ясно, что никаких таких учений, и тем более прыжков, ни в коем случае не будет. Кали-юга, бля. Отряд Терехова составляли закодированные от пьянства бывшие офицеры, несколько «мирских», не имеющих никакого отношения к политике мужиков, штук пять рафинированных комсомольцев из Воронежа, странные московские казаки, с серьгами в ушах и кельтскими крестами на шеях, дочка Терехова и три её школьные подружки, и еще штук пять детей до 14 лет. "Вот тебе и боевая организация!" — подумал себе я, — "Чудаки какие-то. Просто полное попадалово".
С позором изгнав сумасшедшего мента, Терехов тут же предложил мне возглавить в Брянске его Союз Офицеров. Я вежливо отказался, поскольку никакой не офицер, да еще и в НБП. Офицера пообещал ему найти, однако, вскоре стало уж совсем не до этого. Офицеры нам и самим бы не помешали. Вот в таком дурдоме я и повстречал этого самого, "надёжного человека".
Ко мне подошел и представился спортивного вида молодой парень, примерно, моего же возраста.
— Здравствуйте, меня зовут Алексей Голубович. Я из Магнитогорска, — голос ровный, напрочь лишенный эмоций, прямо пародист Семен Альтов. И нос такой же, прямой. Просто вылитый Альтов. Как в телевизоре, прямо в «Аншлаге».
Так мы и познакомились. Я всунул ему штук пять газет, и мы прообщались следующие двое суток. Голубович также ждал от этого похода чего-то большего. А попал в какой-то зооуголок. Следующим вечером мы оказались где-то под Гомелем, в лагере, где
— Мы очень рады приветствовать делегации из стран ближнего зарубежья. Надеюсь, что в будущем к нам обязательно приедут и из дальнего зарубежья.
— Приедут обязательно. И пристроятся к тебе сзади, — тихонько прокомментировал для ближнего окружения Голубович.
Сразу врубили дискотеку. Народ кинулся выплясывать под бодрую «Хава-нагилу». Ставили её раз двадцать. Мы с Голубовичем ушли бродить по лесу и делилиться комментариями относительно будущего страны. От меня он впервые услышал про Казахстан. И про то, что можно будет в скором времени попасть в настоящий лесной боевой отряд, как у Че и Фиделя. Он сразу же загорелся. Всё остальное из области политической демагогии для него, независимым взглядом окинувшего партию еще раньше, никакой самостоятельной ценности не представляло. Алексею хотелось подвига, и я пообещал это быстро, в течение нескольких месяцев, организовать. Ночью все залегли по палаткам спать, я остался охранять отряд у костра. Подошел белорусский ОМОНовец. Молодой парень, двадцати лет, с белыми кудрями, накачанный так, что, казалось, кожа полопается на лице. Мы болтали несколько часов, пока я не попросил у него рассказать анекдот про Лукашенко. Парень весь сжался, и уж больше совсем не смеялся. Озираясь по сторонам, грубо оборвал беседу и напрягся, как дрессированный бультерьер. Он не отошел от меня ни на шаг до самого моего отъезда оттуда обратно. Белорусские ОМОНовцы наверняка дрессируются на предмет анекдотов. Они, как я понял, в Белоруссии запрещены. По крайней мере, касающиеся их очень правильного и патриотически настроенного президента.
Вскоре пришла зима. Я сидел дома, когда зазвенел звонок в дверь: в прихожую зашел усталый незнакомец с редкой бородой. Представился. Уж точно, никак не ожидал увидеть его в эту минуту здесь, у себя дома, в Брянске. С этой своей бородой Голубович походил на какого-нибудь беглого каторжанина. Я дал ему кличку «Пугачёв». Мы вышли на улицу, к его машине. Между сиденьями лежали две лопаты — совковая и штыковая. Я, было, решил, что у Алексея случились в его малом бизнесе проблемы и пришлось кого-то убрать и закапывать. Оказалось, просто маршрут очень сложный, и машину реально приходилось несколько раз вызволять из снега. Голубович приезжал в Брянск еще раз пять или шесть. Мы выезжали далеко в лес и подолгу обсуждали будущее России и то, как надо действовать. Он искренне считал, что никаких компромиссов и политических решений не существует — стране нужен тотальный слом режима. По его глубокому убеждению, остановить падение способно только восстание, а никакие не митинги и концерты. Голубович много читал, и, к тому же, был в своем далёком Магнитогорске частным предпринимателем, имея небольшой магазин спортивного питания. Этот магазин кое-как помогал сводить концы с концами — у Алексея были очень пожилые родители, и он заботился о них, как мог.
Лимонов попросил приехать меня в Москву. Мне уже был хорошо знаком этот старый дом на Арбате, недалеко от магазина «Самоцветы». Стояло свежее морозное утро. В моем кармане лежал туго забитый косой. Марихуана без обмана. Минут через десять осколки жизни покачнулись в разные стороны, ах, эта бесцеремонная, злая московская природа! Ну как можно жить, когда нависло над головой это мрачное, серое небо, нависло больше чем на полгода! Я вспомнил про стаи летающих космических поросят, про их шевелящиеся пятачки и хитрые маленькие глазки. Нажал кнопку этажа. Пятачки сблизились. Лифт поехал.
Прошли на кухню. "Ну что же, пусть идет — как идёт", — подумал я. Наверное, есть в этом мире некая закономерность и неизбежность. Передо мной сидел обреченный человек. Видно было, что он сильно напуган. Как будто абсолютно голый сидел в этой чужой московской квартире живой классик. Кухня, похоже, была одновременно и библиотекой, и местом для разных конспиративных там сборищ. Только сейчас казалось, что всякая конспиративность уже абсолютно условна и более неуместна. Что в этой квартире дышат стены, и тут вообще всё живое, как в каком-нибудь фильме ужасов, где шевелятся омертвевшие формы. Лимонов предложил чаю. Я не отказался. Налил большую кружку.