Евангелие от Крэга
Шрифт:
— Ты б еще младшенького с собой притащила! Чай, не княжий пир — байки слушать, — проворчал он.
— Кого, кого? — вырвалось у обеих подружек разом.
— А ты что вчера — не с братишкой к аманту ходила?
— Как ты мог подумать такое, господин? На нем же был ошейник несъемный! у Мади даже голос задрожал.
— Ты вот от меня баек ждешь, а мне ведь самому ваши обычаи любопытны. Отколь же знать, что тот ошейник означает?
— И с какой это ты такой земли явился? — фыркнула Махида, выставляя перед ним прямо на постели миски с едой. — На-ка, колобки с рыбой вчерашней…
— Какая работа? Он от горшка-то два вершка.
— Этого телеса малого Иофф в уплату получил за рокотан. Его да еще кучу добра в придачу, — пояснила Мади, справившаяся с невольной обидой. — Он с рождения нем и глух, вот на него и надели ошейник, чтоб сразу было видно: кормить его не досыта. Иофф велел его аманту нашему лесовому свести, это подать богатая, мы теперь до осеннего желтолистья ничего платить не будем.
— А аманту он зачем, если к работе непригоден?
— На жертву, зачем же еще, — равнодушно подала голос Махида. — Вот ежели дождь не уймется, ручьевой амант его у лесного выкупит да ручью и подарит.
Харр почувствовал, как по спине у него прошелся холодок, словно меч плашмя приложили. Когда-то его самого вот так же продавали, да не кто-нибудь — родной отец. Хорошо, никому в голову не пришло по злой погоде в ручье, как котенка, топить!
— А того ты не подумала, чтобы взять да и отпустить мальца подобру-поздорову?
— За что ему мука такая, господин мой? — удивилась Мади. — Если бы он с голоду не помер, то ошейник уже впритык, еще немного, и придушил бы. Только медленно. Его ж так заковали, чтоб недолго жил.
— Ох и не по нраву мне законы ваши!
— А разве твоему богу единому не приносят жертвы? ~ недоверчиво спросила Мади.
— Это с какой такой радости?
— Ну… вот если он надолго за тучу прячется, выглядывать не желает… мало ли еще горести, боги ведь не только милостивы. А поля-леса жечь начнет злобной засухой?
— Солнце ясное — добрый бог, и любви его неизбывной на всю землю хватает. А на человечью смерть ему глядеть — не утеха.
Мади, сидевшая на корточках возле самого порога, недоверчиво покачала головой, потом обернулась к хозяйке дома и просительно проговорила:
— Махида, ну пожалуйста, дай мои окружья…
— При чужих-то!
— Господин никому не скажет.
— Не доведет тебя до добра забава эта!
— Ну часто ли я прошу тебя?
Махида, бормоча что-то под нос, отодвинула ящик с посудой, и Харр увидел под ним гладкую зелененую крышку сундука, врытого в пол. Кося на гостя пронзительным оком, она приоткрыла сундук и выкинула оттуда полотняный мешочек. Видно, не было в нем ничего бьющегося, потому что упал он к ногам Мади с глуховатым стуком.
— Не пали светильню, мне и так света хватает, — извиняющимся тоном проговорила Мади, торопливо доставая из мешочка зеленое кольцо — как раз такое, чтоб человечий лик в нем помещался. Харр не успел угадать его предназначения, как Мади уже разъяла его на два, которые были вложены одно в другое. Выхватив из-под навеса большой травяной лист, которым Махида пользовалась то как скатертью, а то и полотенцем или
— Не пойму я, — признался Харр, — как чудно это ты рукодельничаешь?
— Это не рукоделье, господин мой. Я записываю словеса твои, изумляющие меня безмерно.
Безмерно изумился на этот раз он сам. Вот уж не думал, не гадал, что кто-нибудь его байки записывать будет! На Тихри мастерство такое доступно было лишь солнцезаконникам да князьям — и то не каждому. А тут — девка простая…
— Ну и что ты сейчас записала? — поинтересовался он.
— Я записала: не убивай.
— Хм-м-м!.. — озадаченно протянул он. — И всего-то?
— Но ты ведь только начал рассказывать, господин мой. Мы вечор остановились на том, что в земле твоей родной было много богов, а потом стал один. А в чужих землях как?
Ну, положим, вчера они остановились не на этом, но она разумно поступила, что не припомнила при Махиде, что он чуть было не отдал ей чужеземные стекляшки.
— Широка вода на последней земле, где мне быть довелось, — напевным речитативом завел он, чтобы не дать возможность Мади вернуться к воспоминаниям о злосчастном ожерелье, — и плавает в той воде остров великий, на котором уместились и горы, и болота, и замки-дворцы высоты невиданной, и король там правит могучий и сыновьями богатый, да еще и в придачу у него дочь непокорная…
Махида насыпала перед ним горку сушеных ягод и пристроилась на краешке постели, вполуха прислушиваясь к неутихающему шороху дождя; Мади же, опустив на колени ободок с натянутым листом, так и замерла, приоткрыв по-детски еще припухлые губы. Нецелованные, поди. А его понесло по всегдашнему обычаю, и он, поплевывая мелкие косточки в кулак, принялся красочно описывать (впрочем, не очень и привирая) и Величайший-Из-Островов, и затерянные в морской дали, тянущиеся друг за другом, как утята, мелкие островки с разрисованным корольком-колдуном, и о древних пяти богах, на великом острове уже позабытых ради единого, страшного бога, имя которому было Крэг. Странный это был бог, иначе почему же королевская дочь Сэниа ненавидела его люто и беспощадно; эта ненависть и мешала ему расспросить о злом боге поподробнее. По обрывкам разговоров он только понял, что бог-Крэг летуч, всеведущ и мстителен.
Между тем незаметно подкрался вечер, дождевые сумерки заползли в хижину, и только красноватые пятна углей рдели во дворе под навесом.
— И что за дурни на том острову обитали, — проговорила Махида, подымаясь и похрустывая косточками. — Были у них боги как боги, так нет же — променяли на одного злыдня. И зачем?
— То мне неведомо, — нахмурился Харр, не любивший, чтобы его припирали к стенке. — Может, это судьба любой земли — чтобы рано или поздно всех своих богов оптом на одного-единого поменять.