Евангелие от Марка

Штайнер Рудольф

Есть только один-единственный — ясновидческий — путь к Мистерии Голгофы, хотя она и совершилась на физическом плане! Это мы должны твердо усвоить, на это ясно указывает Евангелие, описывая, что самые избранные ученики в решающий момент бежали; так что в такой душе, как душа Петра, после того, как она восприняла импульс от Воскресшего, воссияло воспоминание о том, что произошло после их бегства. Обычно человеку вспоминается только то, при чем он присутствовал в мире внешних чувств. Но при таком ясновидении, которое тогда появилось у учеников, бывает — по сравнению с обычным воспоминанием — так, что имеют как бы в памяти и такие физически-чувственные события, при которых не присутствовали. Подумайте о вспыхивании воспоминаний у такой души, какой была душа Петра, о событиях, при которых он не присутствовал непосредственно. Вот так, из своей памяти, учил, например, Петр тех, которые хотели его слушать — учил о Мистерии Голгофы, учил их тому, что он помнил об этой Мистерии, хотя и не

присутствовал при этом.

На таких путях пришло учение, откровение Мистерия Голгофы. Но импульс, который исходил от Христа на таких учеников, как Петр, мог передаваться и тем, которые, в свою очередь, становились учениками этих учеников. Таким учеником Петра был тот, который составил — правда, только устно — так называемое Евангелие от Марка. Так перешел импульс, который проявился в душе Петра, на душу Марка, что Марк сам в собственной душе узрел как вспыхнувшее воспоминание то, что совершилось в Иерусалиме как Мистерия Голгофы. Довольно долгое время Марк был учеником Петра. Потом пришел он, Марк, в одну местность, где действительно получил ту внешнюю среду, внешнее окружение, из которого мог почерпнуть для своего Евангелия ту окраску, которую нужно было придать именно этому Евангелию.

Во всех наших изложениях — возможно, позднее удастся добавить к этому что-то еще — можно усмотреть всегда одно, а именно, что Евангелие от Марка всего яснее дает почувствовать все космическое величие и значение Христа. К этому изображению космического величия Христа первоначальный автор Евангелия от Марка мог быть побужден как раз тем местом, в которое он попал после того, как побыл учеником Петра. Он оказался в Александрии, в Египте, и жил там в то время, когда еврейская теософско-философская ученость достигла в Александрии определенной высоты. Там он мог воспринять то, что было тогда лучшими сторонами языческого гнозиса. Там он мог почерпнуть воззрения, которые были уже и тогда, о выходе человеческого существа из духовного состояния, о соприкосновении этого человеческого существа с Люцифером и Ариманом, о принятии люциферических и ариманических сил в душу человека. Он мог узнать из языческого гнозиса все то, что давало понимание происхождения человека из космоса при становлении нашей планеты. Но Марк мог также видеть (как раз в одном месте внутри Египта), как силен контраст между тем, к чему был первоначально предназначен человек, и тем, чем он сделался потом.

Это лучше всего обнаруживается в египетской культуре, которая ведет свое происхождение от высших откровений, — от откровений, какие потом можно было видеть отображенными в египетской архитектуре, в пирамидах и дворцах, в культуре Сфинкса; но эта культура в Египте все больше приходила в упадок, в испорченность, в развращенность, так что величайшие достижения египетской культуры претерпевали все большее (как раз во время третьей культурной эпохи) падение, превращаясь в самые пагубные порождения черной магии, в самые пагубные извращения спиритуального. Если имели для этого духовные очи, то можно было узреть еще глубочайшие тайны в том, что происходило в Египте, ибо это исходило из древней чистой мудрости Гермеса. Но для этого все больше требовалась такая душа, которая смотрела бы в основу вещей, а не на то, что было в наличии как развращенность. Уже во времена Моисея испорченность, развращенность была сильна, и уже он должен был то, что было в Египте как благое, но едва заметное (и для такой высокой души, как душа Моисея), извлекать из этого египетского мира для того, чтобы окольным путем через его душу оно могло перейти к грядущим поколениям. — А потом развращенность в спиритуальном отношении пошла еще дальше.

Как человечество может пасть, как оно может совершенно обратиться к материализму именно в отношении воззрений — это живо стояло перед душой Марка. И Марк пережил нечто такое, что — хотя и в другой форме, но все же как нечто подобное — может пережить человек опять теперь, если только он имеет к тому чувствование и ощущение. Ибо мы переживаем ныне, собственно, повторение египетской культуры. Я часто подчеркивал, как своеобразны сопряжения культур человечества. Из семи следующих друг за другом культурных эпох, четвертая культура, с Грецией и Мистерией Голгофы, стоит сама по себе; но третья эпоха, с египетско-халдейской культурой, снова выступает — только неким неспиритуальным образом — в нынешней культуре, в нынешней науке. В нашей материалистической культуре, даже во внешних проявлениях культуры, мы имеем известное воскресение третьей культурной эпохи в пятой эпохе. Также вторая эпоха повторится в известном отношении в шестой, а первая — в седьмой. Так объединяются, сопрягаются эти эпохи. Это уже часто подчеркивалось. Теперь переживают то, что такой дух, как Марк, мог тогда пережить самым интенсивным образом.

Если мы направим взор на современную культуру и не будем смотреть на явления развращенности (посторонним такое описывать нельзя из тактических соображений), то обнаруживается, что все механизировано, и поистине внутри нашей материалистической культуры поклоняются теперь, только механизму; хотя люди и не называют это молитвами и не называют это набожностью, но те душевные силы, которые некогда направлялись к духовным Существам, теперь направлены к машинам, к механизмам; им посвящают свое внимание, как прежде — действительно можно сказать — посвящали Богам! Так именно обстоит дело в отношении науки, которая совсем не знает, насколько мало она имеет дело с одной стороны с истиной, с действительной истиной, а с другой стороны — с действительной логикой.

С некоторой высшей точки зрения мы, правда, можем заметить теперь некое серьезное, глубоко интенсивное стремление, глубоко интенсивную тоску. В Мюнхене в одной лекции («Теософия и духовная жизнь современности» — отдельная лекция, прочитанная 31 августа 1912 г.) мною было сказано о той страстной тоске нашего времени, как она выступает в некоторых душах; но в «официальной» науке этой тоски нет; наоборот, там есть, можно сказать, некое сытое довольство, но довольство чем-то странным — нереальным, нелогичным. Нигде эта наука не может узнать, хотя бы только то, как глубоко она увязла в противоположности всякой логике. Это все воспринимают, это все переживают люди, и это действительно так, что от одной крайности должна возгореться другая в эволюции человечества. Как раз эта неудовлетворенность внешней наукой, это нереальное, нелогичное внешней науки, это надмевание и даже неподозревание того, как, собственно, обстоит дело с внешней наукой, — это непременно вызовет мало-помалу благороднейшую реакцию и должно вызвать в наше время жажду спиритуального в душе человека.

Это будет длиться еще долго, и люди, глубоко увязшие в нашей неестественности и нелогичности, будут потешаться над духовной наукой, высмеивать ее или же считать опасной. Но внутренней силой фактов само собой возгорится противоположное. И если только те, кто в этом нечто понимает, не впадали бы в болезнь компромиссов и видели ясно, то это пошло бы гораздо скорее, чем идет теперь. Потому что мы постоянно переживаем следующее: если выступает какой-то ученый и говорит что-то, о чем другой человек думает, что «это совсем теософично», то этому сейчас же придается значение; а если кто-нибудь проповедует что-то с кафедры, о чем другой думает, что «это вполне по-антропософски», то этому сейчас же придается еще большее значение. Дело не в том, чтобы идти на такие компромиссы, но в том, чтобы мы со всей честностью и истинностью вводили себя в спиритуальную жизнь и давали воздействовать на себя ее импульсам. Чем больше мы уясним себе, что должна быть возжена внутренняя жизненность спиритуальной жизни, и чем больше мы убедимся в том, что нет никаких оснований признавать оправданной надежду извлечь что-нибудь толковое из материалистического мышления нашего времени — тем будет лучше. Это есть нечто другое, чем стремление доказывать, что действительно передовая наука находится в гармонии со спири-туальными исследованиями. Это можно доказать, можно действительно доказать на каждом шагу.

Ибо эта наука почти на каждой странице своих трудов впадает в такого рода логические ошибки, на которые снова обратил внимание один из наших друзей, юмористическим образом показав логическую ошибку профессора Шляухерля (из «Fliegende Blatter»), который хочет доказать — посредством чего лягушка слышит. Он дает лягушке прыгать по столу, и, когда он ударяет по столу, лягушка сильно подпрыгивает. Значит, она слышит стук. Когда же он отрезал лапки, стукнул, лягушка не прыгнула, то профессор делает логический вывод — лягушка слышит лапками. В точности такой же логический вывод делается, например, при прославленном исследовании мозга. Замечают, что если у человека имеется та или иная часть мозга, то можно иметь, например, память на слова или питать мысли; если же потом этой части мозга нет, то уже нельзя иметь мысли или же теряется память на слова, — все это совершенно по примеру умозаключения относительно лягушки, которая слышит лапками. Нет в этих вещах никакой логики — только люди этого не замечают. Ибо для факта, что человек с определенной частью мозга может думать или не может думать, когда этой части недостает, не находят другого объяснения, как для лягушки, которая, мол, не слышит, если ей обрезать лапки. Ведь это то же самое, только не замечают, что все это умозаключение основывается ни на чем другом, как на ошибках мышления. Можно доказать такие ошибки во всем том, что считается теперь твердо установленным научным результатом. Но чем больше делают ошибок, тем больше гордятся своей наукой — и хулят спиритуальную науку.

Самая благородная реакция на это — вызывать все большее стремление к спиритуальной науке. Эта, только на современный лад оформленная реакция должна была быть пережита в душе Марка, когда он в свое время обнаружил — насколько человечество опустилось со своей былой спиритуальной высоты и дошло до голой привязанности к материальному. Этим для него создалось глубокое понимание того, что величайший Импульс живет в сверхчувственном, и это понимание еще укрепил его учитель. То, что дал ему Петр, было совсем иным, чем могло прийти от сообщения о Мистерии Голгофы, исходя из восприятий внешних чувств, если бы кто-нибудь видел своими глазами, что происходило в Иерусалиме; но все это было потом познано ясновидчески. Так возникли все сообщения о Христе Иисусе и о Мистерии Голгофы.