Евангелие от палача
Шрифт:
— Наверное, — кивнул зятек. — Или ваш Ленин. Тот же случай.
Майка процедила сквозь зубы:
— Мулы не размножаются — природа безобразничать не дает.
— Эх, Майка, Майка! — покачал я сокрушенно головой. — Ну зачем же ты такие грубости про святого человека говоришь? И для России это исторически не правильно — у товарища Сталина дети были…
— Ага! Вспомни еще про Ивана Грозного и Петра Первого, — Майка пронзительно засмеялась. — Приятно подумать, что у каждого из этих тиранов один ребенок был изменник, а другого они собственноручно убили…
Глупая сучонка, не тарань мое сердце. Что ты знаешь
Магнуст снова спросил:
— Вы считаете, что вам дано право решать нашу судьбу?
Я захохотал от души:
— Экий ты смешной парень! Кто ж кому права дает? Дают обязанности. А прав — это кто сколько себе взял, столько и имеет!
Я вслушивался в тишину, в себя, в горение спирта в моих жилах, я свидетельствовал бурную жизнь химического производства моего органона. Там было все в порядке.
— Вы никогда ничего не боитесь? — вдруг негромко, почти ласково спросил Магнуст, и от ласковой этой проникновенности с шипением прыснул в крови адреналин, замерло на миг сердце и бешено сорвалось с ритма, засбоило, сделало проскачку и ударило сразу в намет, и пожарные системы охлаждения выплеснули через тугие форсунки пор струйки пота, коротким трезвоном рванула аварийная сигнализация в ушах, а накопительный резервуар пузыря напряг клапан сфинктера для мгновенного сброса балластной мочи.
Козырь объявлен. Козырь — пики. Перевернутое черное сердце. Пики — страх.
«Вы никогда ничего не боитесь?» Я уже слышал этот вопрос. Я слышал этот голос. Может, не голос, а интонацию. Ласковую, пугающую до обморока. Кто задавал этот вопрос? Кто? Где? Когда? При каких обстоятельствах? Господи!
Это же мой голос! Это я задавал этот вопрос. Я? Кому? АУДИ, ВИДЕ, СИЛЕ.
Разве я могу их всех вспомнить?..
Приподнял голову и увидел, что Магнуст смотрит мне прямо в глаза. Впервые. Кошмарные черные кружки мишеней уперлись мне прямо в мозг. Значит, ты поставил на пики, дорогой зятек? Ну что ж, для тебя же хуже — я сам люблю крутую, жесткую игру. В лоб. Тем хуже для тебя.
— Вы никогда ничего не боитесь?
— Ой, сынок, не понимаю я тебя. Чего ж мне бояться-то? Я ж вот он, весь как на ладони! Бери меня за рупь за двадцать! Чего ж бояться-то?
Он наклонился ко мне через столик, и глаза его были уже совсем рядом, и неприятно звякнули все его шаманские цепочки и браслеты, и сказал так тихо, что я один и услышал, будто губной артикуляцией передал он мне условный сигнал:
— Суда, например…
И я ему так же неслышно ответил:
— Нет такого суда. И судей нет над нами. И истцов не осталось…
— Есть, — сказал он твердо. — Я говорю, что есть.
А я сказал:
— Нет. Людей больше нет. Все умерли.
Он усмехнулся углом злого сильного рта и заверил:
— Есть. Не все умерли.
— Кто? Интересно знать — кто? У тебя нет прав говорить с ними!
Магнуст прикрыл глаза на миг, шепнул доверительно:
— Права — это кто сколько себе взял, столько и имеет…
Ах ты, жидовская… Лицо… Лицо. У него не морда, а лицо. Морда — у наших жидов. А у этих — лицо. Им идет-личит лицо. КВОД ЛИЦЕТ ЙОВИ, ТО НЕ ДОЗВОЛЕНО БЫКУ.
Эх, выпить бы сейчас хорошо! Да только нечего — троянский уайт хорз испустил кукурузный
Притихшие по углам бабы. И равнодушно-спокойный зятек напротив. Спокойствие взведенного курка, нависшего над головой кирпича, разверстого в темноте канализационного люка. Ему нужна не бумажка. Ему нужна моя голова. На меньшее не согласится. Тем хуже для него. Ему, наверно, и Майка не нужна. Он меня искал, подлюка. Нашел, дурачок?
— Ты, сынок, никак грозишься мне?
— Нет. Я объясняю вам условия предложенной игры.
— Чего-то не пойму я. Ты уж сделай милость, подробней расскажи об игре, да про условия поподробней.
— Сейчас это будет неуместно. — Магнуст встал, и я только сейчас рассмотрел, что он со мной одного роста. Сто восемьдесят один сантиметр. КИНГ САЙЗ.
Доброжелательно улыбнулся он, пожурил меня слегка:
— Нельзя первую родственную встречу превращать в деловое свидание. Об играх мы поговорим завтра. Сегодня мы приятно возбуждены, несколько утомлены, радостно взволнованы. Нам нужно отдохнуть и успокоиться. Спокойной ночи вам, дорогой фатер…
Протянул ему руку: не то чтобы мечтал с ним поручкаться на прощание, а хотелось мне проверить его замес. Крутая ладонь, из дубовой доски выстругана. Паркет такими лапами стелить можно. Откуда-то из прихожей донесся его негромкий голос, мягкий, как просьба:
— Вы подумайте неспешно… Припомните, что позабылось… Вопросов будет мно-ого…
Все стихло. А сейчас они выходят с Майкой из лифта, мимо сторожевого моего мюнхенского вологодца дефилируют, а у него команды-то нет и выпускает их из зоны свободно, только пометку на фанерке сделал, не знает он, родная душа Тихон Иваныч, что не вольняшки они, что им можно сейчас в затылок длинной очередью резануть — потом на побег спишем! Ах, глупость какая… И псов уже нельзя надрочить на их липкий заграничный след, приставучий еврейский запах — на дождь вышли, а навстречу уже им машину подгоняет Истопник, в глаза своему нанимателю, хозяину заглядывает, потные ладошки потирает, весь струится, извивается, в промокшей школьной курточке от счастья ежится… Укатили, гады, укатили…
Боже, как я хочу выпить! Последние капельки спирта синими вспышками дотлевают на гаснущем костре моих обугленных внутренностей. Что угодно — только бы выпить! Мне наплевать на форму, на добавки, заполнители, растворители! Мне нужно мое горючее — волшебное вещество с каббалистическим именем С2Н5ОН.
О, божественная нега огуречного лосьона для загара! Меня преследует твой аромат полей. Меня влечет и манит сень тропической зелени одеколона «Шипр». Мужская вздрючка, горячий прорыв в горло бесцветной «Жидкости от пота ног». Моя услада «Диночка» — голубые небеса, волшебный покой денатурата. Ласковая одурь лесной росы — лешачьего молока — настойки гриба чаги. Отдохновение бархатной черноты «Поля Робсона» — чистого, неразведенного клея БФ. Ну хоть флакончик французских духов на стакан воды!