Евангелие от святого Бернарда Шоу
Шрифт:
Стр. 178-179: «Если и впрямь таково начало Пасхи и святости первенцев для евреев, об этом должны свидетельствовать все семитские источники по этой теме. Дети, которых карфагеняне, финикийцы, хананеяне, моавитяне, сефравиты и, по всей видимости, другие ветви семитской расы предавали огню, были из первородных, хотя зачастую древние авторы не отмечали такого ограничения в этом обычае. Для моавитян оно и правда явственно подразумевается (если и не указывается прямо), когда, как мы можем прочесть, царь моавитский взял сына своего первенца, которому следовало царствовать вместо него, и вознёс его во всесожжение на стене. Для финикийцев оно проявлено менее отчётливо в высказываниях Порфирия о том, что финикийцы жертвовали Ваалу самое дорогое, и в легенде, записанной Филоном Библским, что Крон принёс в жертву своего только что родившегося сына. У нас есть основания
Стр. 194-195: «Используя приведённые выше доказательства, мы можем благополучно сделать вывод, что обычай, позволяющий царю убивать своего сына в качестве замещающей или сторонней относительно себя самого жертвы, не должен считаться чем-то исключительным или удивительным: во всяком случае, в семитских землях, где религия, по всей видимости, действительно советует или предписывает каждому в качестве обязанности перед своим богом отнимать жизнь у своего сына-первенца. И нет ничего странного в том, что ещё много времени после того, как этот варварский обычай был отброшен другими, его продолжали соблюдать цари, которые остаются во многих отношениях представителями исчезнувшего мира, одинокими вершинами, возвышающимися над пустынными водами потопа, под которыми погребено прошлое. Мы видели, что две греческие фамилии царского происхождения продолжали отвечать за поставку человеческих жертв из своего числа вплоть до тех времён, когда риск быть принесёнными в жертву для остальных их земляков, мужчин и женщин их страны, стал не больше, чем для гостей современного Чипсайда — зайти в Собор Святого Павла или церковь Сент-Мери-ле-боу и быть возложенным там на алтарь в качестве жертвы. Окончательное смягчение обычая должно было заменить осуждённых преступников невинными жертвами. Как известно, такая подстановка происходила во время человеческого жертвоприношения, ежегодно совершавшегося в честь Ваала на Родосе, и мы видели хорошее основание для веры в то, что преступник, гибнущий на кресте или виселице в Вавилоне, умирал вместо царя, чьи царские одеяния ему дозволялось носить несколько дней».
Дальнейшие свидетельства обычая повешения бога на древе приведены в «Адонисе, Аттисе, Осирисе». Процитируем снова (стр. 289-291): «Вероятно, в глубокой древности жреца по имени Аттис, разыгрывавшего роль этого бога на весенних праздниках Кибелы, вешали на священном дереве (или убивали каким-то другим способом), а в позднейшие времена этот варварский обычай выродился в известную нам форму: жрец ограничивается тем, что надрезает себе руку, а к стволу вместо него привязывают куклу. В жертву через повешение на священных деревьях приносили людей и животных в священной роще в Упсале. Смерти через повешение регулярно предавали человеческие жертвы, посвящённые богу Одину. Впрочем, иногда повешение сочеталось с закалыванием: человека сначала вздёргивали на дереве или на виселице, а потом наносили ему удар копьём. По этой причине Одина звали богом виселиц или богом висельников и изображали сидящим под виселицей. Известно даже, что через повешение его принесли в жертву самому себе, как явствует из таинственных стихов “Гавамалы”, в которых Один описывает то, как он приобрёл божественную силу путём изучения магических рун:
“Итак, на дереве, колеблемом ветрами,
Девять ночей висел я, посвящённый Одину,
Чьим копьём я был поранен —
Сам самому себе”.
Багобо, жители одного из Филиппинских островов — Минданао, тем же способом каждый год приносили человеческие жертвы, чтобы собрать хороший урожай. Багобо знали, что в начале декабря, когда созвездие Орион появлялось на небе в семь часов вечера, наступало время расчистки полей под посевы и принесения в жертву раба. Жертву могущественным духам приносили в уплату за хорошую погоду в прошедшем году и в залог их благосклонности в наступающем сезоне. В лесу жертву подводили к большому дереву и с вытянутыми над головой руками привязывали спиной к дереву (точно в такой позе античные художники изображали Марсия висящим на роковом дереве)».
Вряд ли имеет смысл продолжать. Каждая деталь смерти Иисуса появляется как существенный элемент в неких ритуалах или иных составляющих какого-нибудь из более ранних вероисповеданий. Нам нет нужды тревожить читателя аналогичными параллелями воскресения: мы уверены, что тексты, которые мы ему предложили, убедят его сделать «Золотую ветвь» краеугольным камнем своей религиозной библиотеки.
На это можно возразить, что мы доказали чересчур много, что мы смешиваем обряды Аттиса и Осириса; мы рассмотрели и то, что связано с Дионисом, и то, что связано с Митрой, или Солнце.
Замечание превосходное; но оно лишь подтверждает наши сомнения. Вернёмся же теперь к тому, что говорилось в начале этой главы относительно политических условий того времени. Местные боги были весьма удобны, когда путешествия были крайне редки; но когда их последователи стали странствовать по лику земли, столкновение стало неизбежным.
Жрецы собрались на совет, «как заведено» у жречества! Они сошлись на единственно возможном решении: разработать синкретический ритуал с синкретической историей, подходящей для него. Каждый жрец, немного видоизменив свой обряд, мог присоединиться к «вере» и сохранить, а то и приумножить свои доходы. Quod erat faciendu.
Как можно заметить, точно такой же процесс случился в Древнем Египте при аналогичных обстоятельствах. Зерновая нимфа была отождествлена с лунной богиней, богиней Нила и божественной Матерью и обозначена как Исида, к вящей своей выгоде. «Исида не только позволяет созревать вашей пшенице, — пришлось теперь объяснять жрецам. — Это её слёзы вызывают разливы Нила; это её свет ведёт вас ночью; это она дарует вам детей». Так возникла группа из «тридцати трёх высших богов», вскоре — «эннеада», затем «триада», пока, наконец, не произошло сведение трёх к единому, но всё ещё разделённому догматом о Троице.
Поэтому и можем мы теперь рассматривать Иисуса как гармонизатора всех этих противоречивых культов.
Читатель, конечно же, заметит, что всё это прекрасно, но это — всего лишь гипотезы, а ему нравятся некие подтверждения, действительно имевшие место. К счастью, мы можем предложить кое-что в этом духе.
Вообще объяснить молчание Иоанна и Марка по поводу рождения Иисуса очень просто. Мы можем лишь предположить, что это были самые ранние евангелия, не соответствующие нуждам неких сект, главное празднование которых включало предание о чудесном рождении. Дабы привлечь таких людей, потребовалось включить их обряд; и тут же были даны указания добавить их в евангелия или в некие вспомогательные религиозные документы — например, в календарь.
Наконец, у нас есть фактические примеры того, что так всё и было. В первом томе «Золотой ветви» Фрэзер утверждает: «Едва ли можно усомниться в том, что Ипполит, святой римского календаря, которого несут лошади и который находит смерть 13 августа, в день празднества Дианы, есть не кто иной, как тот же греческий герой. Дважды найдя смерть в качестве язычника, он счастливо воскрес в ипостаси христианского святого».
Этот пример — вовсе не единственный в своём роде. В том же томе мы обнаруживаем: «Не исключено, что изображения скота, найденные в землях Дианы в Неми, тоже приносились ей в жертву пастухами, дабы обеспечить стадам её благословение. В католической Германии наших дней великий покровитель коров, коз, лошадей и свиней — святой Леонард, которому и посвящаются их фигурки: порою для того, чтобы обеспечить здоровье и прирост стад и отар на следующий год, порою же для лечения больных животных. Как это ни покажется странным, от святого Леонарда, как и от Дианы Арицийской, ждут ещё и вспомоществления женщинам в их тяготах и наделения потомством бесплодных жён. Этим сходство между святым Леонардом и Дианой Арицийской не исчерпывается; ибо святой, как и богиня, исцеляет больных; он покровитель узников, как и она была покровительницей беглых рабов; а его усыпальницы, как и её, обладали правами убежища».
Это лишь два из великого множества случаев. Даже боги вроде Вакха и Приапа превратились в святых. Мы обнаруживаем тождество или сходство не только имён, но и легенд. Если бога сопровождали двадцать четыре нимфы, то святому служат двадцать четыре девственницы.
Если при нём состояла целая рота фавнов, при святом будет такое же количество мучеников. Если его изображают покровителем какой-то конкретной рыбы, святой сотворяет какое-нибудь чудо именно с той рыбой, о которой рассказывается в языческой истории.