Евангелие от змеи
Шрифт:
Некоторые окровавленные люди, валявшиеся на тротуаре вдоль дороги, начинали слабо шевелиться, другие лежали неподвижно, как мертвые. Нападение длилось всего несколько минут, но ученики Ваи-Каи серьезно пострадали. Бартелеми подбежал к Люси.
Она лежала, свернувшись калачиком, ее юбка задралась, на бедрах, как легкое покрывало. Люси не шевелилась.
Плача и стеная, Бартелеми наклонился и осмотрел жуткую рану, тянувшуюся через все лицо от виска к верхней челюсти. Кровь текла из уха, капала из уголков приоткрытого рта. Он приложил ухо к груди Люси и понял, что сердце ее все еще бьется —очень слабо, но бьется, как мотор, готовый
Люси, Боже мой...
Он вспомнил, как впервые увидел ее на экране своего компьютера, как сразу понял, что нашел женщину своей жизни, родственную душу, ту, что залечит его тайные раны. Когда она разделась, начала ласкать свои груди, он возбудился, как взбесившийся жеребец, а стоило ей присесть на унитаз —кончил (пожалуй, слишком быстро!), но, когда возбуждение спало, он понял, что любыми средствами должен удержать эту женщину.
Его взгляд тогда случайно упал на инвалидное кресло на колесиках (оно принадлежало его бабушке) —он сидел в нем перед компьютером. Бартелеми кое-что читал о Христе из Обрака, прогуливаясь по Сети, и с ходу придумал историю о чудесном исцелении, не думая, что все зайдет так далеко. А потом ему пришлось выдумывать детали: убедившись, что Ваи-Каи действительно бывал в Шартре, он использовал свидетельства исцеленных, чтобы соткать паутину лжи. И Люси купилась —она поверила ему и даже предложила встретиться.
Бартелеми запаниковал: если она объявится в Ранконьер, может разоблачить его вранье. И все узнать о его семье.
Его семья...
Отец, сначала растливший свою приемную дочь, а потом заставивший ее сниматься в порнографических фильмах. Деспот, который вел торговлю железной рукой, избегая практически любых контактов с партнерами, клиентами и людьми из Шартра: он сам назначал цену на свои "произведения", сам определял способ и время поставок. Сестра, пристрастившаяся к "кино", стала разыгрывать звезду с членами семьи, почти не ходила в школу и доставала всех своими капризами. Мать-невротичка если не напивалась, то спала, оглушенная алкоголем, угрызениями совести и транквилизаторами.
Бартелеми никогда не приходило в голову пойти в полицию —он и сам иногда зарабатывал немного денег, посредничая в бизнесе отца, а закончив год назад школу, по его же совету открыл сайт в Интернете.
Бартелеми решил убить их —всех троих: они портили ему жизнь, из-за них он мог упустить женщину своей мечты. Он наточил нож на старом оселке, который нашел в заброшенном чулане, и однажды вечером перешел к действиям, воспользовавшись отсутствием отца, —тот отправился выпить со старым дружком-аптекарем из Сен-Совёр-сюр-Эр (тот был его давним клиентом). Бартелеми не ожидал найти мать и сестру в ванной. Женщина была мертвецки пьяна и наверняка решила пописать, даже не заметив, что Мадо лежит в ванной.
—Ты пришел поиграть со мной? —мяукнула девочка.
Для нее секс был не более чем игрой, не хуже и не лучше других развлечений, и участвовала она в этой, с позволения сказать, "игре" то ли с трех, то ли с четырех лет. Бартелеми подошел, держа руку с ножом за спиной.
Он колебался: зачем убивать девочку? Разве она виновата в той омерзительной жизни, которую ведет? Мадо поднялась из воды, выставляя напоказ хрупкое гладкое тело и призывно улыбаясь. Она навсегда останется развращенной, и существует единственный способ освободить ее: Бартелеми взмахнул рукой и стремительным точным движением
Мать Бартелеми не заметила приближения смерти.
Когда он схватил ее за волосы, она подняла на него глаза, вымаливая капельку нежности и участия. Он зарезал ее не торопясь и не волнуясь, а потом прислонил плечом к стене, чтобы не свалилась на пол.
Бартелеми не успел ни порадоваться, ни поплакать над мертвыми —услышав, как хлопнула входная дверь и в дом вошел отец, запаниковал, на четвереньках вскарабкался по лестнице и заперся в своей комнате, карауля под дверью...
Почувствовав затылком чей-то взгляд, Бартелеми обернулся. Солнце слепило глаза, и он не сразу узнал склонившегося к нему человека. Поняв, что это Ваи-Каи, он простерся ниц и стал со слезами целовать ноги Учителя.
—Я не достоин быть твоим учеником, —лепетал он. —Возьми мою жизнь, если нужно, но воскреси ее, умоляю тебя, она ни в чем не виновата!
—У меня нет права судить тебя, —мягко ответил Ваи-Каи. —И уж тем более —менять одну жизнь на другую.
Лишь ты сам можешь связать нити и заштопать ткань бытия.
—Но как? Как?
Бартелеми казалось, что вся горечь, скопившаяся в его душе, все презрение к себе изливались из него в это мгновение со слезами, слюной и потом. Вернется ли к нему когда-нибудь та восхитительная умиротворенность, которую он познал на холме рядом с Люси?
Ваи-Каи присел рядом с Бартелеми на корточки, положил руку ему на плечо. Бартелеми заметил в толпе женщину с суровым лицом, девушку, похожую на ангела, и молодого ученика, стоявшего за спиной Ваи-Каи на вершине холма.
—Если ты не простишь себя, —ответил Учитель, —никто за тебя этого не сделает. Настоящее не судит, судит прошлое: накладываясь на будущее, оно вызывает желания, мы разочаровываемся и судим. Забудь обо всем, что может отвлечь тебя от мгновения, которое ты сейчас проживаешь.
—Но как? Как, объясните? Я —лжец... Убийца...Я убил... убил мою семью...
Ваи-Каи оглянулся вокруг, изображая изумление.
—Я не вижу ни лжеца, ни убийцы. Сейчас не вижу. Передо мной убитый горем человек, впавший в отчаяние от мысли о потере любимой женщины.
Лицо Духовного Учителя осветила детская улыбка.
В голове Бартелеми мелькнула нелепая, почти дикая —учитывая обстоятельства —мысль: у него кожа того же цвета, что у Ваи-Каи, того самого глубокого смуглого цвета, за который многие белые готовы душу продать, часами пролеживая на пляже под безжалостными лучами убийственного солнца.
—Дом всех законов услышал меня, —снова заговорил Ваи-Каи. —Успокойся —женщина, которую ты любишь, не умрет.
Глава 35
Йенн не мог отвести глаз от простершегося у ног Ваи-Каи смуглого юноши. Его искаженное горем лицо было совсем детским. Этот человек только что прилюдно признался в убийстве всей своей семьи —преступлении столь чудовищном, что в него было трудно, почти невозможно поверить. Йенн почему-то ждал, что Духовный Учитель отшатнется, разъединит себя и этого компрометирующего всех их и саму идею нового кочевничества ученика. Произошло страшное: Ваи-Каи присел на корточки, положил руку на плечо кающемуся и заговорил с ним так мягко и нежно, как никогда не говорил даже с близкими.