Евангелие рукотворных богов
Шрифт:
Граждане Республики Азас, единственного, наверное, неостровного государства, сумевшего возродить цивилизацию, долгое время находившегося в изоляции от остального мира и поэтому сохранившего самобытную, еще довоенную культуру, сумевшего не перебить друг друга в резне с соседями, тоже будут вспоминать День Убийства с некоторой неловкостью. Даже несколько веков спустя они будут испытывать стыд за то, что пошли на поводу у кровожадного маньяка, что их беспечность привела к смерти многих людей, что процесс мирного
Никто не подумает о том, что было бы, если бы три тысячи разъяренных воинов ворвались в незащищенную долину.
Легенды, передающиеся из уст в уста, упомянут, как отговаривал членов древнего совета старый тывин, представитель титульной нации, глядя вслед удаляющемуся каравану из шести чужаков, двух проводников и трех мохноногих лошадей. Каравану, отправившемуся по дорогам бескрайней Тывы к загадочной цели. Слова старого тывинца перескажут в разной интерпретации, но смысл их будет один: «Не пускайте Архан-шутхера к мировой горе Меру! Последствия будут ужасны».
Шаманы, исступленно колотя в свои бубны, скоро споют песнь горя – Раху вновь поглотил Солнце.
Глава 14
Дитя страха и недоверия. Восхищение вызывает стройное тело твое в глазах создателей, ужас порождает среди врагов и невыносимые страдания несет поверженным. Ты – архангел, грозным вершителем судеб в столпе огня и грома яростно рвешься в небеса. Суть твоя – смерть и разрушение, но имя тебе, данное творцами, – Тополь. Есть ли в мире сила, превосходящая тебя в безудержной ярости? Десятью солнцами изливают на землю гнев братья твои. Колесит по миру неуловимым призраком, ждет своего часа в надежде расправить крылья Скальпель. Скрылся, замер в глубокой шахте за тяжелыми скрижалями сводящий с ума сотней лживых обличий Сатана.
Там, где нет ничего, это самое ничего приобретает весьма замысловатые формы. Изящные бедра выглядывают из-под сотканной из паутины туники, и черноволосый силач, хоть и повидал всякого как в теперешнем, так и в тысяче других отличных воплощений, нехотя косится на соблазнительные абрисы. Владелицу дивных ног это могло бы порадовать или развеселить, она способна даже рассердиться – все зависит от настроения, но обстановка складывалась не лучшим образом, отодвигая на задний план любые эмоции.
– Радегаст, мы ответим, когда нас спросят?
– Да, – рычит мужчина-воин.
– Что мы ответим, Радегаст?
– Правду.
– Это будет вмешательство – после этого начнется цепная реакция.
– Если все так плохо – может быть, я…
– Нет-нет, достаточно! Что со стаей?
– Я им не хозяин! Отвлекаю пока. Или ты предлагаешь переловить их поодиночке, этих бестий, скачущих среди измерений резвее Психопомпа?
– Да… они слушали лишь Гекату.
– А она не слушала никого. И, наверное, правильно делала.
Женщина
– Радегаст, согласись, мы ведь совсем не боги, а лишь посредники тех сил, природу которых сами до конца не понимаем.
– И что?!
– Драконьи наездники, эти существа, они тоже способны поглощать энергию возносимых молитв.
– Не они – их Матка! И вообще – добрая жертва питает даже душу смертного.
– Не скажи – это другое. Я боюсь.
– А я – нет!
– Ты тоже боишься, Радегаст, только по-своему. Я думаю, они идут нам на смену.
– Черта с два! Мы – боги! Мы – правильные боги, хорошие боги, честные боги… Ты ответишь, когда тебя спросят?
– Не знаю… пока – не знаю.
Мужчина закатывает глаза, потом с ревом оборачивается и швыряет в никуда свой рогатый шлем.
– Белка, – поясняет он озадаченной женщине. – Рататоск. Подслушивала.
Странные времена настали, если белок интересуют беседы богов, ну, или сущностей, считающих себя таковыми.
А судьба одного полуживого, далеко не самого ключевого мира заботит, пожалуй, одну только Смерть.
Степь – белая пустыня, поэзия безмолвия под аккомпанемент ветра. Высокие клочья ковыля размахивают высохшими метелками. Снег, снег, снег – сводящее с ума однообразие. Серая полоса гор по правую руку так же монотонна, как уходящая за горизонт плоскость слева, спереди и за спиной. Что же он дует все время в лицо? В какую бы сторону ни шли, все тридцать четыре дня перехода, все время в лицо. И это не легкий, ласкающий бриз, это вьюга, обжигающая, колкая и вездесущая, выдавливающая слезы и тут же замораживающая льдинки в уголках глаз. Шаг за шагом – на запад.
Проводники, два малоразговорчивых тывинца, провели отряд в обход ордынских стойбищ до небольшого села Самагалтай за двенадцать дней, петляя по едва заметным тропам то на юг, то на юго-запад, а то и вовсе на восток. В селе оба остались, у кого-то из них там были родичи, а после зимы они планировали вернуться в Азас, потому как «порядок там». Дальнейший маршрут группы представлялся прямым, как палка, по желтой линии дороги на подаренной Санычем карте.
– Там Орды не будет, – напутствовали на прощанье проводники. – Видите горы? Это хребет Тану-Ола. Тыва за ним, на севере.
– А здесь? – спросил Брат.
– Тут граница – мало кто живет.
В том, что мало кто живет, путники убедились практически сразу. Населенные пункты, отмеченные на довоенной карте, встречали странников пустыми домами, пограничные посты с грозными надписями скрипели покосившимися, распахнутыми настежь воротами.
– Южная граница империи, – рассказывал Брат, – только она здесь условная, полоса на карте, и до войны так было.
– Что так?