Евгений, Джек, Женечка
Шрифт:
— Что делать с ним будете? — поинтересовалась спасительница.
— Хотите взять?
И я чуть было не протянула ей полотенчатый сверток.
— Нет, нет… — начала она открещиваться. — У нас собака.
— И у нас собака…
Я не специально произнесла слово «нас», вырвалось — подсознательно не хотелось дополнительных вопросов. И продолжать бессмысленный разговор с Джеком не хотелось втройне. Он захлопнул капот. Я стояла в трех шагах от него. Если что-нибудь скажет, я и за мяуканьем расслышу. Но он молчал.
— Не научили тебя в автослесарном
Он обернулся и бросил коротко.
— Я его не окончил. Садись в машину.
— Я пешком дойду.
— Ночь. Никуда ты одна не пойдешь. Я сказал — села! Быстро!
Злость и во взгляде, и в голосе. Ну я же понимала, на что нарываюсь, называя черное черным, а белое белым. Серая белая ночь и не ночь, и не день. И отношения с недомолвками ни к чему хорошему не приведут. А правда глаза колет обоим.
Я залезла на заднее сиденье, чтобы не пристегиваться — с котенком в руках это было не удобно. И заодно чтобы не сидеть с Джеком локоть к локтю. Он не обернулся. Даже не взглянул в зеркало заднего вида. В новых машинах камеры искореняют в водителях привычку смотреть в зеркала. К тому же, даже если Сомов до сих пор ими пользуется, сейчас у него была веская причина проигнорировать зеркало — мое отражение в нем.
— Я надеялась, что дорогу отремонтируют. Если уж не заасфальтируют, то хотя бы выровняют. Двадцать первый век на дворе…
Я не особо хотела говорить с ним, но молчание плющило виски — а сердце сжималось страхом, что сейчас Сомов придумает какую-нибудь глупость. Когда погоду в доме уже обсудили, остаются дороги…
— Надо было в Москве сидеть. Там плитка, а здесь болото.
— А что если я соскучилась по нашему болоту?
Тишина. И мне бы не ойкнуть на очередной колдобине — а Джек будто назло машину не жалеет, чтобы мне по жопе надавать за сказанное. Так котенка б пожалел — животинка и так натерпелась… Мальчик это или девочка — не успела рассмотреть, а что было в объявлении про рыженького, не вспомнить.
Молчит, гаденыш…
— Если ее весной подсыпали, а к июлю так раздолбали, то что будет в сентябре? Или когда дожди пойдут? И как обстоят дела с уборкой снега всю зиму?
— Тебе спросить больше не у кого?
— А тебе трудно ответить, что ли?
— Меня здесь три года не было.
— Да здесь за двадцать лет ничего не поменялось!
Джек резко дал по тормозам. Встал посреди дороги. Впрочем, тут обочины не было: высокие заборы да кусты, прижимание к которым оставит на полировке неизгладимый след.
— Зачем эти полумеры?
Он обернулся, сжимая подголовник пассажирского кресла.
— Подсыпка дороги?
Я уже переспросила, когда сообразила, о чем речь. Он не стал уточнять — понял, что я поняла.
— Я развожусь уже лет семь. Это сложно.
— Жене три года.
— Ну… Так бы я четыре года была уже в разводе.
— Разводиться с мужиком и спать с ним, не предохраняясь, очень умно для тридцатилетней бабы… Нечего сказать…
— Раз нечего сказать, молчи! — огрызнулась я.
— Почему ты ее Женей назвала?
Глаза в глаза, и я не собиралась опускать свои: ни первой, ни второй. В руках котенок — зачем мне видеть его беспомощный взгляд. Я не его человек. Я вообще не человек. Я — женщина. Возможно, неправильная…
— Потому что ничего другого не пришло мне в голову…
Смотрит и ничего не говорит. Сомов! Котенок все повизгивает.
— Потому что я постоянно о тебе думала. Ты это хотел услышать? Да, Сомов! Черт тебя возьми! Как же я тебя ненавидела! И я хотела снова звать Женей того, кого я люблю. Сложно понять?
— Сложно принять, — проговорил он. — Что мы теперь будем делать?
Я пожала плечами.
— Жить. Идти вперед. Чтобы открыть другую дверь, нужно закрыть предыдущую, а у моей замок выбит и ее сквозняком туда-сюда носит.
— То есть ты можешь к нему еще вернуться? — Сколько же злости в его голосе. — Ради детей? Или денег? Что тебя держит подле мужика, которого ты не любишь? Привычка?
Я снова пожала плечами.
— Он хороший отец, я тебе уже сказала.
— Послушай, Ярослава, — Джек сильнее сжал подголовник. — Парень скорее примет другого отца, чем другую мать. И мужику легче полюбить чужого ребенка, чем бабе стать доброй мачехой. Твое место в Москве займут, ты глазом моргнуть не успеешь.
Я хмыкнула — горько.
— Это у нас в Москве только так? А в Питере мужики никому не нужны? Год прошел. Чего ж тебя до сих пор к рукам-то не прибрали?
— Сопротивляюсь… Но не обо мне речь. Оставь Ярослава в Питере. Даже если не со мной… Не нужна в его жизни посторонняя баба.
— Он любит отца. Он любит Москву. И вообще… Ему тринадцать. Пять лет и все… А, может, и того раньше… Он вырос. Я положила на него еще шесть лет своей жизни. Больше, увы, не могу… После тридцати пяти довольно сложно найти место без связей. После сорока — практически невозможно. А я не очень верю в то, что Влад не взбрыкнет и не вытурит меня с работы.
— Сколько тебе нужно денег, чтобы не чувствовать себя ущербной?
Не отведу взгляда — даже не надейся! Я не кисейная барышня, чтобы потупиться… Туплю — да, бывает, но не с деньгами.
— Я не хочу с тобой это обсуждать.
— Мне кажется, именно со мной и надо это обсуждать, — прорычал мне в лицо Сомов.
— Джек, не будь идиотом! — повысила я голос. — Мы чужие с тобой люди. И уж точно я не собираюсь прыгать к тебе в койку вместе с детьми.
— А как ты собралась сделать это без детей? Хотя бы без Жени?
— А ты уверен, что мне в твоей койке будет хорошо? — спросила с нескрываемой издевкой.
— И ты решила сразу проверить, да? Мы, кажется, уже не в том возрасте, когда то, что в трусах важнее того, что в голове.
— Но еще и не в том, когда это совсем не важно. Я не собиралась искать в Питере мужика. Не прямо вот сейчас… И ты прав, ты мне не посторонний, но увы… Мы выросли, и я действительно не знаю, что у тебя в голове.
— В твоей-то каша… Я знаю, — усмехнулся Джек и отвернулся.