Евгения, или Тайны французского двора. Том 2
Шрифт:
Виктор делался мрачнее и скрытнее. В душе я очень жалел его; ибо мне казалось, что он очень несчастен в своей замкнутости.
Адель играла страшную роль. Кого она любила – меня или Виктора? Этого я никогда не мог узнать. Однако же последствия доказали, что она сделала несчастными и меня, и Виктора, и даже моего старого отца. Лаская меня, она обдумывала, как бы удалить меня на несколько часов из дома, чтобы остаться наедине с Виктором. Ты так недоверчиво смотришь на меня, Олимпио, как будто я рассказываю невозможные вещи, а между тем я говорю истинную правду. Теперь ты поймешь слова, которые я часто говорил тебе – блажен, кто мог назвать своим любящее сердце женщины! Я никогда не видел этого счастья,
– Стало быть, Адель д'Оризон есть нищая Пале-Рояля? – нерешительно спросил Олимпио.
– Слушай, что было дальше, и пойми всю тяжесть моего горя. До сих пор я тебе рассказывал обыденную историю; теперь наступили события, стоившие жизни двоим и лишившие счастья двух других. Я рассказываю тебе не подозрение, возбужденное ревностью, – нет, я никогда не знал этого глупого чувства, – я рассказываю страшное событие, в котором я был свидетелем своего собственного несчастья. Полгода наслаждался я счастьем обладать Аделью. Редкий вечер я не проводил с нею, не любовался ее красотой! Меня не удивляли ее просьбы не оставлять своих прежних знакомых. Я считал эти просьбы скорее доказательством ее доверия ко мне. Но пустая жизнь моих прежних друзей, которые переходили от одного наслаждения к другому, не прельщала меня с тех пор как я был вполне счастлив со своей обожаемой Аделью. Чего мне было еще желать, зачем мне было участвовать в диких оргиях, когда дома я вкушал полное блаженство? Однако я уступал иногда просьбам Адели. Возвращаясь домой около полуночи, я всегда заставал Адель, ожидавшую моего возвращения. Она любит меня так же горячо, как и я ее, говорил я сам себе. Она просит меня не оставлять моих старых друзей. При этой мысли я чувствовал себя до того счастливым, что не думал о бренности этого блаженства. Отец мой, несмотря на свою слабость, собрался раз идти вместе со мной. Он очень любил бывать в обществе молодежи, смеяться и шутить. Но через час на него напала такая мучительная тоска, что он попросил меня проводить его домой. Я очень испугался его внезапному нездоровью и поспешил исполнить его просьбу, так что мы возвратились домой раньше обыкновенного. Я просил отца переночевать у меня, боясь, чтобы ему не было хуже ночью. Горничная моей жены, отворяя нам дверь, страшно побледнела. Я думал, что она испугалась внезапного нездоровья моего отца. Я велел ни слова не говорить жене, боясь, что это встревожит ее, и потихоньку отправился в зал, где обычно ждала меня Адель. Еще из передней мне послышалось, что в зале кто-то разговаривает. Но кто мог сидеть у жены?
Отец мой тоже прислушался и вдруг, схватив меня за руку, стал удерживать. Вероятно, он предчувствовал, ожидавший меня страшный удар. Я молча потащил старика за собой и быстро отворил дверь в зал.
Адель лежала, смеясь, в объятиях Виктора, который пожирал ее страстным взглядом. Брат отнял у меня жену, Адель нарушила свою клятву, я был обманут в самом святом чувстве. Как в тяжелом, смутном сне я смотрел на эту сцену.
Отец в оцепенении стоял, как пораженный громом. Он страшно дрожал.
В пылу страсти Адель и ее любовник не заметили нас. Она вскочила только тогда, когда я, дрожа всем телом, подошел к ним. Ужас, злоба, презрение кипели во мне.
Виктор сделал презрительную наглую гримасу. Адель ломала руки.
– Несчастный, – вскричал я. – Ты обольстил мою жену! Брат презрительно засмеялся.
– Дурак! – отвечал он. – Она любит меня! Зачем ты настаивал, чтобы она вышла за тебя?
Я был уничтожен, а гласим потемнело, я был готов убить брата, но отец удержал меня за руку. Как я ему благодарен за это! Я не сказал Адели ни слова, не взглянул на нее ни разу. Вместе с отцом я вышел из комнаты, где потерял свое счастье, и направился в комнаты отца.
Там я бросился
Добрый старый отец хотел меня утешить, ободрить, он плакал вместе со мной. При виде его слез иссякли мои.
– Успокойся, сын мой, – сказал отец, видя мои страдания. – Не поступай опрометчиво. Впрочем, мне известны твои хладнокровие и рассудительность, и ты, конечно, знаешь, что я должен чувствовать!
Эти ласковые слова тронули меня. Я бросился к нему на шею. В настоящую минут>' мне особенно была дорога его любовь. Она облегчала страдания, нанесенные мне неверной женой и братом. Будь на месте отца чужой человек, я совершил бы убийство.
Из любви к отцу я удерживал злобу против брата, виновника моего несчастья. На другой день отец мой слег в постель, у него развилась горячка. Скорбь и волнение усиливали болезнь.
Наутро Адель пришла ко мне. Я встретил ее холодно, но какое мучение перенес я, когда она, рыдая, бросилась мне в ноги! Слезы мешали ей говорить. Она чувствовала всю тяжесть своего проступка.
– Чего ты еще хочешь от меня? – спросил я совершенно хладнокровно.
– Клод, – молила она раздирающим душу голосом. – Клод, сжалься! Я виновата перед тобой, но я раскаиваюсь!
– Ты могла подумать об этом раньше. Ты постыдно изменила мне, и Виктор вчера хвастался твоей любовью! Между нами все кончено! Один Бог может простить тебе твое преступление.
– Ты не хочешь простить меня, не хочешь меня выслушать? – спросила она.
– Между нами все кончено навсегда! Не старайся умолить меня.
Лучше, если мы с тобой никогда не увидимся. Твоя совесть будет твоим судьей.
Она встала, простирая ко мне руки с мольбой, глаза ее страшно расширились и с ужасом смотрели на меня. Никогда не забуду я этой минуты.
– Так ты не прощаешь мне, что я склонилась на сладкие речи Виктора? – спросила она беззвучным голосом. – Если я поклянусь тебе слушать с этой минуты только одного тебя…
– Даже и тогда! Я тебе больше не верю; я не могу любить тебя. Она вскрикнула.
– Ступай к тому, который оторвал тебя от моего сердца. На что я тебе? Ступай к своему обольстителю.
– Клод, – вскричала она страшным голосом. – Сжалься, не отталкивай меня от себя!
– Ты требуешь невозможного! Не расточай своих просьб, я тверд и холоден. Ты обманула меня, насмеялась над моим святым чувством, которое уже никогда не пробудится. Расстанемся. Будь уверена, что мое сердце закрыто для женщин.
– Даже для меня, для меня, которая готова носить тебя на руках и обожать?!
– Даже для тебя. Я не изменю своего решения. Прощай! Адель содрогнулась. Казалось, так долго дремавшие демонские страсти пробудились в ее сердце; она хохотала, тогда как по ее щекам катились слезы; этот смех был ужасен, я содрогнулся.
– Хорошо, – прошептала она. – Так я заглушу испытываемые теперь мучения, бросившись в бездну порока. Ты бы еще мог спасти меня, простив мою вину, – теперь все погибло. Оставленная Богом и людьми, я теперь предамся греховной жизни. Горе тебе и мне! Не знаю, что будет, потому что сердце мое переполнено мукой и упреками, я хочу заглушить их, забыть свои страдания – только повтори еще раз, что никогда не простишь меня! Клод, только ты можешь спасти меня, Клод, сжалься!
Я оттолкнул ее от себя; в эту минуту моему воображению предстал образ Виктора, обнимавшего Адель. Да простит мне Бог, если я поступил тогда несправедливо, иначе я не мог действовать. Я отвернулся, тогда как сердце обливалось кровью; когда же взглянул вокруг себя, Адели уже не было в комнате, она ушла – к погибели. Кто пережил подобные минуты, тот перенес самое тяжелое испытание в жизни.
Маркиз замолк, в комнате воцарилась тишина. Глубоко тронутый рассказом своего друга, Олимпио не мог выговорить ни слова.