Эволюция
Шрифт:
Похоже, всё будет очень легко.
Он заставил себя улыбнуться. Затем медленными движениями он снял мешок с плеча и позволил ему упасть и раскрыться. Наблюдая за женщинами, он вынул резную морскую ракушку. Он положил ракушку на землю перед женщинами и отступил назад, раскинув пустые руки. Да, я незнакомец. Но я не угроза. Я хочу торговать. И вот, что у меня есть. Смотрите, какое это красивое…
Женщины были дисциплинированными. Один держала своё оружие нацеленным на его грудь, а другая в это время нагнулась, чтобы осмотреть ракушку.
Сама ракушка последний раз видела море лет десять назад, и с тех пор пропутешествовала на сотни километров вглубь суши по едва устоявшимся
После этого женщины сделали Проростку знак следовать за ними к поселению. Он шел лёгкой походкой, не оглядываясь, уверенный в том, что его спутники останутся незамеченными.
Он вызвал движение в поселении речного народа. Когда он проходил мимо, люди провожали его пристальными взглядами, хотя жадно разглядывали резную раковину. Пара детей, в том числе маленькая девочка, которая первой подняла тревогу, с любопытством шли вприпрыжку вслед за ним.
Его ввели в одну из хижин. Это было типичное жилое помещение со сложным очагом, подстилками для сна и сложенными в кучи пищей, инструментами и шкурами. Похоже, здесь жило десять-двенадцать человека, включая детей. Но семья вышла отсюда, и остались лишь двое бородатых мужчин примерно одного с ним возраста, и женщины, которые привели его сюда. Пол был сильно утоптан и замусорен обычными остатками повседневной деятельности людей — костями, осколками камней после изготовления орудий труда, несколькими наполовину съеденными корнями и плодами.
Мужчины сидели перед тлеющими углями в очаге. У них у всех сквозь носовую перегородку были продеты огромные кости. Один из них сделал жест. «Хорн!» Слово было незнакомо, но жест узнавался безошибочно.
Проросток сел по другую сторону от костра. Ему предложили поесть приготовленный корень и попить какую-то густую жидкость. Раскладывая товары, он жадно оглядывал хижину. Очаг был устроен сложно — это было нечто большее, чем простая ямка в земле, как делали люди Матери. А рядом была яма, выстланная кожей и наполненная водой и большими плоскими валунами из русла реки. Ему сразу удалось посмотреть, как нагревали воду, бросая в неё горячие от огня камни. Ещё была постройка из глиняных кирпичей и соломы, назначение которой он не смог понять: он никогда прежде не видел печь. Было несколько необычных изделий вроде хорошо сплетённых корзин, и ещё чаша, сделанная из материала, вначале принятого им за древесину, но оказавшегося странной затвердевшей глиной.
Но самыми восхитительными вещами были лампы.
Это были просто глиняные чаши, наполненные животным жиром, с кусочком прута можжевельника, который использовался как фитиль. Но они равномерно горели, наполняя хижину ярким жёлтым светом. Теперь ему стало ясно, почему этим хижинам не были нужны окна — и его ум рванулся вперёд, когда он понял, что благодаря этим лампам возможно будет получить свет всякий раз, когда нужно, даже глубокой ночью, даже без костра.
Было очевидно, что эти люди далеко обошли его собственный народ в навыках изготовления инструментов. Но их искусство было гораздо больше ограниченным, хотя некоторые из них носили нити бус, какие он видел на шее у маленькой девочки — из бусинок, сделанных из слоновьего бивня.
Поэтому он не был удивлён, когда взрослые люди оказались ошеломлены множеством товаров, которые он смог выложить перед ними. Здесь были вырезанные из слоновьих бивней и кости статуэтки, изображающие животных и людей, вырезанные на ракушках и кусках песчаника рельефные изображения — абстрактные и символические, а также одно из самых необычных собственных изделий Матери — существо с телом
Такую реакцию он видел много раз до этого. Искусство людей Матери чрезвычайно продвинулось вперёд за пару десятков лет, начавшись с её собственных первых неуверенных каракулей. Люди уже были готовы к этому, они обладали большим мозгом и ловкими пальцами: нужно было всего лишь, чтобы кто-то придумал идею — обширные умы этого речного народа тоже были готовы заниматься искусством. Мать словно бросила пылинку в пересыщенный раствор, и немедленно образовался кристалл.
Проросток никак не мог общаться с этим речным народом, кроме жестов и слов, о значении которых можно было примерно догадаться. Но вскоре характер обсуждения прояснился. Сделка будет такова: предметы искусства от Проростка за совершенные инструменты и изделия этих оседлых незнакомцев.
К тому времени, когда он ушёл, чтобы встретиться со своими спрятавшимися попутчиками, примерно к полудню следующего дня, его мешок был набит образцами товаров. И он тщательно запомнил местоположение каждой печи, каждого сложного очага.
Всё это он сделал для Матери — так же, как он уже исполнил многие поручения такого рода. Но здесь, рядом с ним, не было Матери, она не работала и не рисковала вместе с ним. И к своему удивлению, он обнаружил в своём сердце тёмный уголок, в котором зрело чувство обиды.
Мать сидела у входа в свой шалаш: ноги подогнуты, руки упираются в колени, лицо обращено к солнцу, а спину согревал прогоревший ночной костёр. Она постарела, похудела, и ей, похоже, было уже трудно согреваться. Но сейчас ей было хорошо. Она чувствовала странное удовлетворение.
Каждый квадратный сантиметр поверхности её кожи был покрыт татуировками. Даже подошвы её ног были украшены решётчатым орнаментом. Сегодня она, как обычно, носила накидку из кожи, поэтому многие из её украшений были закрыты, но сама кожа была полна красок и движения: скачущие животные, летящие копья, вспыхивающие звёзды. А на деревянном шесте возле неё сидел череп её давно умершего ребёнка, склеенный из кусочков при помощи камеди, сделанной из сока дерева.
Она смотрела, как люди уходят заниматься своими повседневными трудами. Они поглядывали на неё, иногда кивая в знак уважения, или же поспешно отворачивались, избегая пристального взгляда Матери и её безглазого сына — но в любом случае они отклонялись от своего пути, словно планеты, пролетающие мимо гравитационного поля какой-то огромной чёрной звезды.
В конце концов, именно Мать разговаривала с мёртвыми, Мать просила за них землю, небо и солнце. Если бы не Мать, дождь больше не шёл бы, трава бы не росла, а животные не приходили бы к ним. Даже когда она молча сидела здесь, она была важнейшим человеком в общине.
Последний разбитый лагерь блистал красками и формами. Мать словно постепенно сохранила весь этот отряд в своей голове, в своём прочерченном молниями воображении — и в каком-то смысле так оно и было. Очертания животных, людей, копий, топоров, а также странных существ, которые были смесью людей, животных, деревьев и оружия, виднелись на каждой поверхности — на камнях, выбранных за их гладкую, пригодную для работы поверхность, и на обработанных шкурах, которыми было покрыт каждый из шалашей. И с этими образами переплетались абстрактные орнаменты, которые всегда обозначали владения Матери — спирали, лучистые фигуры, решётки и зигзаги. В эти символы вкладывалось множественное значение. Изображение канны могло представлять само животное, или знание людьми его поведения, или оно могло означать деятельность, связанную с охотой — всё, что нужно было для того, чтобы убить её, сделать инструменты, спланировать охоту и преследовать зверя, или же что-то более неуловимое, вроде красоты животного или изобилия и радости самой жизни.