Евпатий Коловрат
Шрифт:
Последними проходили мимо князя и Ополоницы воины боярина Истомы Тятева. Именитый путивлянин, гордясь перед рязанскими вотчинниками родом и богатством, привел три сотни воинов «конно и оружно».
У Федора от удовольствия заблестели глаза. Он обернулся к Ополонице:
— Исполать 17 боярину! Любо посмотреть!
Ополоница не повел даже бровью.
Когда воины разошлись для последних приготовлений к походу, старый воин сказал князю:
— Рано хвалить Истому. Поглядим, как поведет
[17]
древнее выражение, переделанное с греческого и означающее: «на многие лета»
— Боярин храбр, — попытался защитить своего ближнего боярина Федор.
— Поле и тут правду скажет… А наши рязанцы бедны, да в бою лихи. Цветные наряды — врагу не устрашенье, князь. А Истому я раскусил давно. Вот только проглотить не успел, о том и сожалею.
Федор нахмурил брови. Ему не по душе были такие речи об Истоме, с которым у него крепла дружба. И Евпраксия не разделяла его мыслей. Той он прощал за женскую слабость. Но Ополоница…
— Хорошо, — сказал он. — Поле будет скоро. Тут увидишь как будет биться Истома.
Наутро засеял мелкий дождь.
После молебна и крестного целованья воины встали в боевые порядки и потекли за городские ворота.
Княгиня Евпраксия проводила Федора до калинового мостика через Осетр. Здесь князь Федор в последний раз заглянул в ее синие глаза, крепко прижал голову Евпраксии к груди, потом поспешно, боясь показать свою слабость, вскочил на коня, ударил его плетью и ускакал.
Подломились у Евпраксии ноги, темная пелена слез и беспредельного горя готова была застлать перед ней весь белый свет. Но она удержалась на ногах, только оперлась на шаткое мостовое перильце.
Она стояла впереди пестрой толпы женщин. В горести позабыты были и родовитость и достатке: пышная боярыня в тяжелом парчовом летнике 18 стояла рядом с женой простого воина; они плакали, склонившись одна к другой, и все вскидывали руки в ту сторону, где скрылся последний воин.
— Княгиня, матушка, — вдруг обратилась к Евпраксии молодая миловидная женщина в темном платке, наброшенным сверх набойчатой кики 19 , — одна ты для нас теперь заступница!
[18]
летняя женская одежда в древней Руси
[19]
в старину праздничный головной убор женщины
Женщина припала лицом к рукаву Евпраксии. Еще юная, гибкая, как молодая рябинка, она всхлипывала по-девичьи глубоко и протяжно.
Княгиня почувствовала всю печаль этой женщины, впервые расставшейся с мужем. Она обняла узкие плечи женщины и распрямилась: ей не надобно обнажать свое горе перед теми, кто взирает на нее с надеждой.
Еще раз она бросила короткий взгляд на дорогу. Даль затягивала дождевая пелена. Со стороны лесов пролетала многочисленная стая галок и ворон. Птицы летели молча, и ветер сбивал их с намеченного пути.
Княгиня приказала мамкам и служилым женкам идти в город. Ближние боярыни, вытирая мокрые, раскрасневшиеся лица длинными рукавами, потянулись за Евпраксией. Она шла в город — прямая, тихая, чувствуя на себе взгляды осиротевших женщин.
НАВСТРЕЧУ ТАТАРСКОЙ ОРДЕ
Над Пронском соединились войска князя Юрия Рязанского, Глеба Муромского, Давида Коломенского, полки переяславльские князя Олега Красного и Всеволода Пронского.
Федора князь Юрий поставил в свой большой полк.
Всего было насчитано сорок тысяч воинов. В обозах с продовольствием, с запасным оружием, с походной рухлядью и с запасными конями рязанские счетчики записали тысячу двести телег.
Вся эта лавина войск, повозок и пешеходов двинулась от стен Пронска на южную сторону, к Рясскому полю.
По утрам серебрилась трава морозным налетом. Днями солнце разогревало землю, но была в чистом воздухе та особенная, стеклянная прозрачность, которая напоминает о близких холодах, заставляет человека утеплять свое жилье.
Воины провожали глазами высоко летевших журавлей, вспоминали о домах, и долго над рядами двигавшихся всадников висело молчание.
Лесные поляны, топкие болотца и покрытые ряской воды мелких речек, вдоль которых пролегала ненаезженная дорога, кишмя кишели выводками тетеревов, куропаток, всех пород и видов уток. Потревоженные в своей первобытной тишине звери — медведи, рыси, лисицы и барсуки — убегали вглубь лесов и, припираемые речками и озерами, ломали камыши, бросались в воду, фыркая и сопя. Шумно летела, треща, быстрые стаи сорок.
На двенадцатый день пути, когда перед войском раскинулось Дикое Поле, к князю Юрию прискакали двое дозорных воинов и отчаянно крикнули:
— Вон они, Татарове, князь!
Войско остановилось. Княжеские слуги и посыльные отроки начали раскладывать белый шатер. Бирючи и махальные дали знать всему войску, что приказано стать станом.
Князь Юрий подозвал к себе Федора и брата Олега. Втроем они выехали вперед, имея перед собой двое дежурных стражников.
С южной стороны степь замыкала лесная гряда. Сквозь редкие дубы сверкнула полоска воды.
— То Онуз, — сказал один из дозорных. — За тем Онузом — становище поганых.
Таясь всячески, князья проехали до леса и углубились в него.
То и дело они слышали зов кукушки. Сироте-птице унылым голосом откликался филин-пустышка.
— Наши ребята перекликаются, княже, — шепотом сказал дозорный. — Вещают, что можно следовать дальше.
Юрий въехал на высокий холм. Перед ним открылась неширокая, вся заросшая кагальником и тростниками река. На другом берегу реки начиналась уходившая к самому горизонту равнина. И на этой равнине стояла татарская орда!