Евпраксия
Шрифт:
— Скажет, что я лгу. И вообще, коли разобраться, надобно не Харю судить — то есть не ея одну. Понимаешь, о ком я? Но уж ту привлечь вовсе не дадут. Зацепиться не за что.
— Может, съездить к Володе в Переяславль? Посоветоваться с ним?
Младшая сестра пожала плечами:
— Зря потратишь время. Мономаху не до наших затей. Он недавно женился на юной половчанке, развлекает и лелеет сударушку из последних сил, говорили многие. Нет, оставь, родная. Охолонись.
Старшая бубнила:
— Что ж, оставить Серафимушку неотмщённой?
— А куда деваться? Надобно
— Мы смиримся, а они безнаказанно новую жертву выберут. Например, тебя. Или же меня.
— Не наговори! Я и так глотаю каждый кусок с опаской.
— Ну, вот видишь.
— Всё одно: лучше так, чем ославить матушку на весь Божий мир.
— Хорошо, а давай не по светской линии, а, наоборот, по духовной. Напишу челобитную митрополиту.
Катя замахала руками:
— Час от часу не легче! Ты в своих иеропиях позабыла про то, где живёшь. Тут Святая Русь! На Руси правды не добьёшься — сам же и погибнешь. А митрополит хоть и грек, но не станет выносить сора из избы. Дело-то замнут, только мы останемся в дураках. То есть в дурах.
— Ох, не знаю, не знаю, милая. Коль всего бояться, тоже пропадёшь.
И как в воду глядела: Янка с Харитиной обернули смерть Серафимы по-своему — обвинили в ней саму Катерину! При других монашках обыскали келью черницы и нашли склянку с мышьяком. Несмотря на протесты Хромоножки, заперли её в тёмной и составили грамоту на имя митрополита. А митрополит вызвал всех к себе на разбор, был довольно крут и весьма разгневан. Не учли охальницы, что Никифор тайно не любил Янку. Началось это давно, больше десяти лет назад: после смерти митрополита Иоанна II Янка, испросив согласия у отца, князя Всеволода, ездила в Константинополь за новым первосвятителем; и Никифор тоже претендовал стать главой русской церкви, но приезжая убедила Патриарха, что благословить надо старца Иоанна, схимника и скопца; привезла на Русь, но скопец оказался столь болезненным, что его прозвали в народе «живым покойником»; он и вправду умер через год, и тогда Патриарх рукоположил всё-таки Никифора. А ещё митрополит с подозрением относился к козням преподобной против Евпраксии и благословил переход последней к Феоктисту в Печерскую обитель. Словом, ни игуменье, ни келейнице лёгкая победа явно не грозила.
Разбирательство продолжалось несколько часов. Выслушав обе стороны, грек спросил у поклёпщиц:
— А скажите мне, сёстры во Христе, как по-вашему, для чего Катерине надо было травить Серафиму? По какому умыслу совершила это?
Янка отвечала ничтоже сумняшеся:
— А по вредности. Корень их, половецкий, чересчур вредоносный. И мамаша, великая княгиня Анна, и ея обе дочери. Даром что монашки.
Но Никифор не согласился:
— Несерьёзно, матушка. Вредность вредностью, а убивство убивством. Гляньте на сестру: да у ней у самой еле-еле душа в теле. Кроткая да смирная. Нет, не верю вам.
— Как, а склянка с ядом? — вырвалось у Хари.
Катерина не выдержала и сказала:
— Ты же мне сама склянку и дала. Дабы сыпала мышьяк Серафиме в пищу!
— Врёт она! — взвизгнула келейница. — Не было такого!
Обе стороны затеяли перепалку, зашумели, загомонили, начали бросать обвинения по второму кругу. Но первосвятитель резко оборвал эту свару:
— Прекратить! Прекратить немедля! — даже посохом золочёным стукнул в пол. А когда женщины утихли, задал Хромоножке вопрос: — Значит, баешь, Харитина дала отраву?
Младшая княжна осенила себя крестом:
— Истинно: клянусь! Принесла мне в келью и говорит: если откажусь, то меня погубят вместе с Серафимой.
— А за что, за что?
— Знамо дело: из-за Евпраксии. Ненависть к Опраксе их душит.
Янка сорвалась, крикнула с надрывом:
— Бред! Не верьте! Катеринка больна, тронулась умом!
— Погоди же, матушка, — вновь прервал её грек. И опять обратился к монашке: — А скажи, сестра, ты взялась бы стать игуменьей Андреевской обители?
Испугавшись, Хромоножка захлопала глазами:
— Я?! Да как же ж? А куда Янку?
Та стояла бледная, неподвижная, воплощённая ненависть ко всему и всем. А митрополит проворчал негромко:
— Мы о ней позаботимся, не волнуйся. Ты сама пошла бы в игуменьи?
— Это неожиданно... Я в смятении, право слово!.. — Посопела и брякнула: — Может, и пошла бы...
— Вот и превосходно. Принимай дела. И пускай Евпраксия — то есть сестра Варвара — сделается келейницей при тебе. Вместе вы потянете, мне сдаётся.
Катерина в благодарность поцеловала руку первосвятителю.
Янка произнесла нервно:
— Ну а мне с Харитиной куда прикажешь?
Он ответил:
— А тебе с Харитиной советую перебраться в Печерскую обитель. С Феоктистом я договорюсь. Там вреда от вас будет меньше. — И взмахнул перстами: — Можете идти обе. Ну а ты, Катя, задержись. — И, оставшись наедине, посоветовал вполголоса: — Осторожней будь. До того, как они из монастыря не уедут. Опасайся козней. И Опраксу предупреди.
— Ты меня пугаешь, владыка.
— Просто предупреждаю. Будьте начеку.
Из митрополичьих покоев, что располагались за Успенским собором Печерского монастыря, Хромоножка поковыляла к Варваре — в женские кельи. Разыскала сестру и передала разговор с Никифором. Та, услышав её рассказ, прямо оцепенела:
— Господи, помилуй! Да зачем же он? Янка ведь теперь нас наверняка со свету сживёт!
— Нет, теперь побоится. Ведь тогда на нея подозрение падёт сразу.
— Янкина одержимость выше страха. А как дочери великого князя ей ничто не грозит. — Поразмыслив, добавила: — Я, пожалуй, сегодня же заберу от них Васку. Собиралась ведь давно, а теперь уж самое на то время.
— Что ж, поехали вместе.
Дочка Паулины встретила приёмную мать, как всегда, ликующе, с поцелуями и объятиями, но потом заупрямилась, не хотела покидать школу и подружек. Евпраксия неожиданно строго заявила:
— Никаких возражений, слышишь? Собирайся без разговоров. Никуда твои подружки не денутся. Переждёшь во дворце у бабушки, за семью замками в Вышгороде, а когда змеи подколодные уползут отсюда, привезу назад.
— Скоро ль это будет? — недовольно надула губы девочка.
— Полагаю, скоро.