Евреи в тайге
Шрифт:
Однако подстрелить из такого ружья фазана или даже обыкновенную тетерку можно лишь в местах, где есть фазаны или обыкновенные тетерки.
Кто-то наговорил мне, что на Ушумуне, за Марфиной заимкой — не Марфы-солдатки, а Марфы-вдовой — к речке поближе, водится фазанов, как у собаки блох.
Я поехал на охоту.
Однако напрасно изъездил я весь Ушумун вдоль и поперек. Ворон видел, сорок тоже, ястребы носились и скрежетала сойка, а дичи не было никакой.
Я привязал коня к дереву, повесил ружье и лег отдохнуть на склоне невысокого холмика, чуть в стороне от дороги. Лежу, курю. Вдруг слышу конский топот. Вскоре на дороге показался из-за холма верховой. На немудрой деревенской лошаденке трусил казак, повидимому, охотник, человек лет тридцати, в жидкой бороденке, и шапка на нем сидела блином. Была у него берданка, и вокруг пояса патронташ с медными гильзами. Лошаденка шла некрупной рысью, и рыжая собака семенила за ней, высунув язык.
— Есть что-нибудь? — спросил меня казак, поровнявшись.
Мой пустой ягдташ был ему лучшим ответом. Казак сказал, что он тоже вот с утра носится по всему Ушумуну, а еще не видел ничего.
— Орла убил, да кой в ем толк?! А правильной дичи и не видел.
Тоже, значит, удачник вроде меня.
Он спешился, привязал коня и прилег отдохнуть. Лежали мы, курили, смотрели в небо. А небо как раз в этой местности голубое и находится очень далеко от земли. Пробежит по нему время от времени беленькое облачко, и боле ничего. А так, само по себе, небо стоит неподвижно. Сбоку тянутся зеленые сопки — отроги Хингана, одетые тайгой. Но до них далеко. А вблизи нет ничего. Вблизи есть поле чумизы, трава и солнце. Пожалуй, еще ящерицы и цикады. Но уж зато боле ничего.
— Охотничаете, значит? — заметил казак. — Оно правильное дело, когда удача бывает. А когда неудача, так хуже нет.
Нельзя было спорить с этим взглядом.
Я спросил казака, из какой он станицы и как его зовут. Это оказался Иван Холостов из Тихонькой. Я знал это имя, мне рассказывали, что у него недавно было в тайге приключение.
Он поехал за мясом. На Амуре хозяева едут за мясом не в мясную лавку, а в тайгу. Набьет человек кабанов, коз, подстрелит изюбря или лося и знает, что будет сыт. А про Ивана Холостова я слыхал, что его чуть зверь не разорвал.
— Да не таков Ванька человек, хоть из себя и незавидный, — говорили про него.
Холостое сам рассказал мне эту историю.
— Иду, значить, тайгой, смотрю, — нег ли мяса где. Вдруг четыре штуки их ка-ак ни преть! Из-за малой сопочки! Така там мала сопочка есть, как на Таймынь податься, — видали? Где корейская фанзочка стоит…
— Ну, знаю…
— Вот четыре их и поперло…
— Кого?
— Да кого? Медведей. Сам вперед лезет, хозяйка здоровая с им да молодых двое.
— Ну, и что?
— Ну, а что? Стрелил раз да самому прямо в голову торк! — так он и повалился однако. Повалился, а те стали, — мол, не понимают. Второй раз стрелил, — однако, хозяйке в бок дал.
Холостов рассказывал очень вяло. Я подумал, — ему неловко рассказывать самому о своих подвигах. Однако я, повидимому, ошибался. Холостов был правдив, как вообще казаки, но говорил неохотно, потому что рассказ подходил к части, которую он считал невыгодной.
— Ну, стрелил ишшо два раза. Молодого одного поклал, а второй, сволочь, убег… Я этто за им, а тут медведица-то и ожила, однако. Я думал, она совсем, — ан нет, встала да на меня и преть…
Он опять остановился.
— Ну?..
— Ну и порвала…
— Что порвала? — с невольным испугом спросил я.
— Да пинжак-то, почитай, весь в клочья пустила! — недовольно пояснил Холостое. — Ухопила да так над ухом и реветь! А сама лапами загребла… Я еле и стрелить успел…
— Ну, и что?
— Да что? Уложил, конечно. А тот так и убег, молодой-то…
— Значит, все-таки, — говорю я, — трех медведей положили?
Я, признаться, завидовал такому успеху. Но Холостов не был особенно доволен.
— Дык четвертый-то убег, однако?! И опять пинжак… Хоть старый, а все жалко…
Холостов пыхтел цыгарочкой. От земли шел пар, было тепло и лениво… Холостов спросил:
— А вы тут в еврейской колонии живете? Агроном будете, или как?
Я объяснил ему, что делаю в колониях. Я сказал, что евреи, — он доселе не видал евреев, — никогда не занимались земледелием, а жили в городах. Их переход на новую работу, особенно здесь, в тайге, — очень смелый шаг, и мне вот интересно, выдержат они испытание в Биробиджане, смогут укрепиться или нет.
— Куды там!.. — сказал Холостов. — Вовек не смогут…
— Почему? — спросил я.
— Да не ихняя рука!.. А ни в жизь не смогут!
Он сел, поджав одну ногу под себя, и начал выколачивать мундштук.
— Ни в жизь!.. Он и коня толком запречь не могит, ему поди запряги.
Это замечание меня, признаться, заинтересовало. Казаки на Амуре — большие авторитеты в вопросах безделья. Они редко когда работали. И вот Иван Холостов критикует евреев, неопытных и неумелых земледельцев, проделавших десять тысяч километров раньше, чем они впервые в жизни увидели землю.
— Ни во век жизни они здесь не уживут, — продолжал Холостов, закручивая новую цыгарку и облизывая краешек бумаги. — Ни во век жизни…
В это время на дороге показались двое пешеходов. Мы издалека еще увидели их. Один нес на голове, не держа руками, здоровенный чемодан, у другого был огромный тюк за спиной.
— Корейцы, должно быть, — сказал Холостов.
Народы Дальнего Востока — прирожденные носилыцики; особенно корейцы обладают феноменальным умением носить тяжести. У иного на голове корзина, в руках два тюка, за спиной ребенок привязан, и так он шагает километры.
— Не иначе, корейцы, — еще раз подтвердил Холостов и даже вывел отсюда — Ну, вот видите? Смогут здесь евреи ужиться, как бы сказать, примерно корень пустить? А ни в жизь… Здесь во какая жизня — на голове ношу свою носи… Во… Тут корейцу бы одному и жить… Я вам тако скажу, — прибавил он, понизив голос, — понапрасно и казаков сюда закинули. Видите, сколько годов живем, а сторона кака была глухая при дедах, така и осталась. Уж коли мы, казаки, с ей не управились, — где уж евреям?!
Такие рассуждения я слыхал не раз и от казаков и от не-казаков. Не все хотят понять, что теперь машина помогает человеку в борьбе с дикой природой. Дорожные и корчевальные машины и тракторы могут сделать в Биробиджане то, чего голыми руками человек доселе сделать не мог. Тогда не только евреи, но и корейцы смогут на головах носить шляпы, а не чемоданы.