Эйнштейн

Чертанов Максим

В конце января Эйнштейну нанесли визит представители Советской республики: профессор Н. М. Федоровский должен был наладить издание зарубежной научной литературы и сообщил, что первой книгой в серии будет «Частная и общая теория относительности», которую перевел Сергей Вавилов. В феврале Эйнштейна посетил Чичерин, и тогда же состоялась беседа с Луначарским, опубликовавшим очерк в мартовском номере «Коммунистического Интернационала»: «Когда узнаешь о горячей симпатии идеям коммунизма таких людей, как величайший физик нашего времени Эйнштейн…» Вряд ли Эйнштейн высказывал «горячую симпатию идеям», но вполне мог отозваться о Советах одобрительно. Он считал плановое социалистическое хозяйство панацеей от проблем экономики, и у него, как у большинства европейских интеллектуалов, были «двойные стандарты»: для нас коммунизм - «ужасужас», а для вас, русских, сойдет…

14 февраля он приехал с лекциями в Амстердам, потом опять

в Прагу, в конце месяца вернулся домой, и там Курт Блюменфельд убедил его ехать в Америку: можно собрать кучу денег для Еврейского университета, решение об учреждении которого было принято еще на Пятом сионистском конгрессе в 1901 году. В Палестине уже было одно еврейское высшее учебное заведение - Технион в Хайфе (его поддержал в свое время кайзер Вильгельм), но молодежь нуждалась в вузе более широкого профиля. Поездку запланировали со 2 апреля по 30 мая; Эйнштейну пришлось отменять все лекции и даже пропустить Сольвеевский конгресс. Но он согласился. Морису Соловину, 1 марта: «Я нисколько не стремлюсь в Америку, но делаю это только в интересах сионистов, которые будут просить денег для строительства образовательных учреждений в Иерусалиме и для которых я как первосвященник и приманка… Я делаю что могу, чтобы помочь моему племени, к которому везде относятся так ужасно… Я не патриот, и я твердо верю, что евреи, учитывая их небольшое количество и зависимость их колонии в Палестине, будут застрахованы от глупости обладания властью». Цангеру, 14 марта: «В субботу я уезжаю в Америку - не для того, чтобы выступать в университетах (хотя, вероятно, придется заниматься и этим), а чтобы помочь основать Еврейский университет в Иерусалиме. Чувствую настоятельную потребность сделать чтонибудь для этого».

15 марта Блюменфельд писал Хаиму Вейцману: «Как Вы, конечно, знаете, Эйнштейн не сионист, и я прошу Вас не делать попыток уговорить его присоединиться к нашей организации… Эйнштейн заинтересован в нашем деле изза его отвращения к ассимиляции… До меня дошли слухи, что Вы ждете от него выступлений. Здесь надо быть очень осторожным. По наивности Эйнштейн часто говорит вещи, которые могут нам повредить». Чем повредить? И ведь сам Эйнштейн давно назвал себя сионистом? Дело в том, что «настоящие» сионисты были за создание еврейского государства, Эйнштейн - «духовного и культурного центра». Как он собирался без государства такой центр защищать? Пока он об этом не задумывался, да и опасности не видел: был убежден, что арабы и евреи подружатся. За два дня до отъезда он дал интервью «НьюЙорк ивнинг пост»: оно вышло 26 марта под заголовком «Повседневная жизнь Эйнштейна, размышляющего о Вселенной»:

«- Интернационализм, который существовал перед войной, интернационализм культуры, космополитизм торговли и промышленности, терпимости идей, был чрезвычайно правильным. Не будет мира на земле, раны, причиненные войной, не будут заживать, пока этот интернационализм не восстановят.

–  Вы против того, чтобы малые нации имели свои государства?

–  Ничуть. Интернационализм, как я его понимаю, подразумевает рациональные отношения между странами.

–  И как вы предлагаете вернуть интернационализм, который существовал до 1914го?

–  Ученые, и ученые Америки в первую очередь, должны быть пионерами в этой работе. Америка уже впереди всех стран в том, что касается интернационализма. Это можно назвать „международной душой“».

21 марта они с Эльзой выехали в Роттердам, 24го прибыли в Плимут, где встретились с Вейцманом и его женой, а также с другими сионистскими лидерами: уроженцем Кишинева Менахемом Усышкиным (крайний сионист, боровшийся не только против ассимиляции, но и против языка идиш, он еще в 1912 году добился выделения 50 тысяч франков на приобретение для университета участка земли на горе Скопус в Иерусалиме), выходцем из Белоруссии писателем Левином Шмарьяху и Бенционом Мосинзоном, директором гимназии «Герцль» в Яффе. Пока плыли через океан, говорил с Вейцманом о физике, и тот удачно сострил: «Эйнштейн столько раз объяснял мне теорию относительности, что я убедился, что он ее понимает».

1 апреля прибыли в гавань НьюЙорка; был шаббат, и гости из уважения к своим религиозным сторонникам согласились не высаживаться на берег до захода солнца. Потом на них накинулись толпы, особенно на Эйнштейна; как он потом сказал Адольфу Оксу, владельцу «НьюЙорк таймс», интерес к нему был «психопатологический». 10 апреля состоялось выступление в «Метрополитенопера», Вейцман произнес речь, а Эйнштейн встал и сказал, что во всем согласен с предыдущим оратором, - эта глубокомысленная фраза была воспроизведена в той же «НьюЙорк таймс». Дальше были Колумбийский университет, НьюЙоркский городской колледж, поездка в Вашингтон для встречи с президентом Уорреном Гардингом и выступления в Национальной академии наук; потом безостановочное турне: Чикаго - Бостон - НьюЙорк - НьюДжерси - НьюЙорк - Кливленд - Вашингтон - НьюДжерси; везде Эйнштейн читал лекцию по ОТО, а Вейцман призывал сдавать деньги. Все слова Эйнштейна фиксировались в газетах. «Юдише рундшау»: «Я видел очень много евреев, но нигде еще не видел еврейского народа… В этих людях еще живо здоровое национальное чувство».

В начале мая, когда Эйнштейн был в Чикаго, в Яффе восстали арабы, погибло в результате стычек 30 евреев и 10 арабов. Британия приостановила иммиграцию евреев, что те восприняли как поощрение арабских бунтов. Однако Черчилль, в те же дни посетивший Палестину, сказал: «После того как я увидел, какие замечательные плоды взращены и какого труда, рвения и умения это потребовало, я бросаю вызов любому, кто станет говорить, будто британское правительство вправе отступить с той позиции, которую оно сейчас занимает, отбросить все это в сторону и допустить, чтобы сделанное было грубо и жестоко обращено в прах в результате вспышки фанатичных атак со стороны окружающего арабского населения».

30 мая Эйнштейны отплыли в Европу. Устали сильно, Эйнштейн жаловался Бессо: «Удивительно, как я продержался. Но теперь это закончилось, а осталось прекрасное чувство, что сделал чтото действительно хорошее». Эренфесту, 18 июня: «Сионизм действительно представляет собой новый еврейский идеал». Приплыли в Англию - там лекции в Ливерпуле и Манчестере, затем Лондон (по приглашению политика Ричарда Холдейна), лекция в Королевском колледже, где впервые Эйнштейна встретили без энтузиазма: он говорил на немецком, а британцы немцев не простили. Выступал перед Обществом еврейских студентов - там, конечно, прием иной. Встретился с Бернардом Шоу и архиепископом Кентерберийским, обедал с Ротшильдами, увидел могилу Ньютона; эстрадный театр «Палладиум» предлагал ему трехнедельный контракт. Англия ему не понравилась - пышность, дурацкие традиции. По возвращении домой он дал массу интервью об Америке: немцам хотелось слышать, что американцы «тупые», и многие газеты перевирали его слова как вздумается, точно их воспроизвела лишь «Берлинер тагеблатт»: «дружелюбны, сердечны, уверены в себе, оптимистичны и в них нет злобы и зависти».

Иоффе был в Берлине, и со второй попытки им удалось встретиться. Иоффе, «Встречи с физиками»: «Детей он воспитывал строго, но удовлетворения в семейной жизни не получил, жену не считал своим близким другом и единомышленником. Она всячески противодействовала его стремлению держаться вдалеке от всяких чествований и демонстраций его мировой славы. Я решаюсь сказать об этом потому, что это в самой резкой форме сказал мне сам Эйнштейн». Лишь из очерка Иоффе биографы Эйнштейна узнали, что тот «вместе с художником Орликом и зубным врачом Грюнбергом разрабатывал новый тип полиграфической машины для художественной графики», - судьба этого проекта, увы, осталась неизвестной. Обсуждали и еврейский вопрос: Иоффе за ассимиляцию (официальная позиция советской власти), Эйнштейн против. Вместе с несколькими коллегами, евреями и неевреями, он летом 1921 года провел курсы в пользу евреевбеженцев из Восточной Европы, произнес ряд речей в Берлине и дважды в неделю публиковал эссе в сионистских и просто еврейских газетах. 1 июля его программную статью поместила «Юдише рундшау»:

«За редкими исключениями, сто лет назад наши предки жили в гетто. Они были бедны и отделены от гоев стеной религиозной традиции… были ограничены в своем духовном развитии их собственной литературой… Зато каждый из них принадлежал всем сердцем к общине, где он чувствовал себя равноправным, где ничто не нарушало его нормального мыслительного процесса. Наши предки были довольно жалки телесно и духовно, но пребывали в завидном состоянии психического равновесия. Потом - эмансипация. Она дала нам невообразимые возможности для продвижения. Некоторые быстро нашли свое место в финансовых и социальных верхах общества… они приняли образ жизни мира гоев… Казалось, они полностью растворятся в численно превосходящих, политически и культурно лучше организованных народах, так что их следов не останется через несколько поколений… Но это оказалось не так. Похоже, что у разных рас есть инстинкты, которые работают против скрещивания. Адаптация евреев к европейским народам не смогла устранить чувство чужеродности между евреями и европейскими народами, среди которых они живут… Нации не хотят смешиваться, а хотят идти своими путями. Мир может быть достигнут только путем взаимной терпимости и уважения… Прежде чем мы сможем эффективно сражаться с антисемитизмом, мы должны избавиться от рабского менталитета. У нас должно быть больше достоинства, больше независимости. Только когда у нас будет смелость расценить себя как народ, только когда мы будем сами уважать себя, мы завоюем уважение других… Антисемитизм как психологическое явление всегда будет с нами, пока есть евреи и гои. Но, быть может, благодаря антисемитизму мы сохранили наше существование как расы…