Эйзенхауэр
Шрифт:
Примерно в полдень Гудпейстер доложил Эйзенхауэру о только что полученном сообщении: один из разведывательных самолетов не выходит на связь, возможно, он погиб. Дуайт особенно не встревожился. Человек военный, он привык к тому, что боевые дела (а разведку он воспринимал именно так) сопряжены с опасностью для жизни. Президент распорядился, ничего не предпринимая, ожидать развития событий{812}.
Ситуация прояснилась 5 мая, когда Н.С. Хрущев, выступая на сессии Верховного Совета СССР, заявил об уничтожении американского шпионского самолета, совершившего «агрессивную провокацию», осуществив «бандитский полет» вглубь территории СССР, да еще и в день всенародного праздника. Хрущев, впрочем, оставлял Эйзенхауэру лазейку,
Однако для Эйзенхауэра этот шанс сохранить лицо был унизительным и потому совершенно неприемлемым. Президент мог дать другие объяснения, но все они требовали признания факта полетов самолетов-разведчиков и, стало быть, ставили под угрозу возможность встречи в Париже. Все надежды были на то, что самолет уничтожен, а летчик погиб. В тот же день Эйзенхауэр одобрил текст заявления руководства НАСА: «Один из самолетов НАСА типа “У-2”, которые используются в долгосрочной программе изучения метеорологических условий на большой высоте, пропал без вести после сообщения 1 мая из района над озером Ван в Турции о трудностях с кислородом»{814}.
Тем временем Хрущев продолжал игру в кошки-мышки.
6 мая в советских газетах были опубликованы фото остатков самолета. Но на самом деле это был другой самолет, что немедленно с торжеством раскрыли американские службы, опубликовав обширные комментарии. В подобном же духе было выдержано и сообщение от имени президента. Наконец
7 мая Хрущев раскрыл карты, выставив недавнего собеседника на посмешище всему миру: на продолжавшейся сессии Верховного Совета он объявил, что летчик и обломки его самолета находятся в руках советских властей. Его речь с саркастическими ремарками по адресу солгавшего американского президента сопровождалась выкриками «Бандиты!» и «Позор!»{815}. Вслед за этим была проведена пресс-конференция, на которой представлены Пауэре и части сбитого самолета.
Военные и политические советники давали Эйзенхауэру различные рекомендации, как ему сохранить доброе имя. С одной стороны, он стремился как можно дальше дистанцироваться от инцидента, но, с другой стороны, отлично понимал, что, действуя таким образом, продемонстрирует, что не владеет важнейшими инструментами власти, связанными с национальной безопасностью. 7–8 мая последовали противоречивые заявления Госдепартамента и Пентагона. Им не верили, американская столица была в замешательстве. Д. Рестон писал по этому поводу: «Столица выглядит печальной, сбитой с толку в водовороте обвинений по адресу администрации в некомпетентности и недобросовестности… США поймали, когда они занимались шпионажем над СССР, а затем попытались скрыть это, выпустив вводящие в заблуждение официальные заявления»{816}.
Эйзенхауэр, угнетенный тем, как его подставили разведчики и военные, даже заявил Энн Уитмен, что хотел бы уйти в отставку{817}. Однако здравый смысл взял верх. Эйзенхауэр твердо решил, что не воспользуется той лазейкой, которую несколько раз фактически предлагал ему Хрущев: признать, что разведывательные полеты совершались без его ведома, и в той или иной форме принести извинения. Чтобы сделать отступление Дуайта не столь унизительным, Никита Сергеевич даже упомянул, что КГБ иногда предпринимает такие действия, о которых он ничего не знает.
Одиннадцатого мая Эйзенхауэр провел пресс-конференцию. Но это не была обычная встреча с прессой. Ответы на вопросы президент предварил чтением заявления, что выступления Хрущева по поводу полета невооруженного самолета «только отражают фетиш секретности». Но главным в этом документе было указание, что разведка является «неприятной, но жизненной необходимостью» {818} .
Тем самым впервые в истории высшим государственным деятелем было признано, что его страна занимается шпионской деятельностью, что он осведомлен о ней, одобряет ее и руководит ею. Таким образом, было снято лицемерное табу, что, в свою очередь, давало возможность и другим странам, в том числе СССР, признать факт, что разведка является естественной функцией любого государства. Именно после этого заявления Эйзенхауэра в СССР были рассекречены имена советских разведчиков периода Второй мировой войны, в том числе Рихарда Зорге. Правда, соответствующие органы еще четыре года воздерживались от широкого признания существования советской разведывательной сети, но в конце концов добро было дано. 4 сентября 1964 года в «Правде» и «Известиях» появились первые статьи о Зорге, а затем литература, фильмы и даже песни и оперы о советских разведчиках полились рекой. В известном смысле читатели, зрители и слушатели могут быть благодарны за это американскому президенту Эйзенхауэру [21] .
21
Политический обозреватель «Правды» В. Маевский рассказывал, что летом 1964 года после просмотра на даче французского фильма «Кто вы, доктор Зорге?» Хрущев задумчиво произнес: «А разумно ли мы поступаем, что открещиваемся от такого выдающегося разведчика?» (Российская газета. 2007. 13 июля).
На пресс-конференции 11 мая Дуайта спросили, как обстоит дело со встречей в верхах и собирается ли он совершить поездку в СССР. На оба вопроса он ответил положительно. Но в действительности перспективы того и другого стали сомнительными. Хрущев в заявлениях каждый день настаивал, чтобы американский президент принес ему личные извинения и дал гарантии, что разведывательные полеты осуществляться не будут. Хотя Эйзенхауэр действительно не собирался их проводить, такая гарантия, да еще вместе с извинениями, представлялась ему новым унижением.
Тем временем советские спутники по несколько раз в день облетали территорию США, а их автоматические фотокамеры делали тысячи снимков. Это, разумеется, не был шпионаж в полном смысле слова, так как фотографировались случайные объекты, детали которых распознать было невозможно. Тем не менее эти действия рассматривались США как несанкционированное вторжение в американское пространство (вопросы, где заканчивается воздушное и начинается космическое пространство, каков юридический статус космоса над территорией страны, были совершенно новыми для международного права).
Четырнадцатого мая Эйзенхауэр прилетел в Париж на конференцию в верхах. На встрече с де Голлем и Макмилланом он узнал, что прибывший перед ним Хрущев представил обширное заявление, где говорилось, что если президент США не осудит шпионские полеты, не накажет виновников и не даст гарантии не повторять таких действий в будущем, СССР откажется от участия в конференции. Эйзенхауэр проявил ожидаемую твердость, заявив: «Надеюсь, никто не надеется, что я намерен ползти на коленях к Хрущеву». Когда де Голль упомянул, что в разговоре с ним Хрущев завел речь об американских военных базах в Турции и Японии, на которых базируются самолеты «У-2» и по которым СССР мог бы нанести ракетный удар, Эйзенхауэр мрачно ответил: «Ракеты могут лететь в обоих направлениях»{819}.
Президент США не знал, что Хрущев не только требовал сатисфакции, но и привез в Париж ряд конструктивных предложений по смягчению напряженности. Тогдашний советник Хрущева Ф.М. Бурлацкий отмечает: «Накануне встречи Хрущева с Эйзенхауэром был подготовлен целый пакет важных предложений… Я до сих пор убежден, что если бы они целиком или даже частично были приняты, удалось бы избежать в последующем и Берлинского, и Карибского кризисов, и нового ужасающего витка гонки вооружений. Когда я думаю об этом эпизоде, меня больше всего мучает мысль о политике как о кладбище утраченных возможностей»{820}.