Ежегодный пир Погребального братства
Шрифт:
Трое его сотрудников — большие весельчаки, выглядят довольно страшно или забавно, это как посмотреть. Морды красные, рты беззубые, возраст не определить. В руке у каждого постоянно стакан.
К моменту моего появления они, похоже, и так уже были почти вдрабадан, без конца ржали над моим мопедом, мол, ай-яй-яй, а еще парижанин (при этом мэр Марсьяль считал такое обхождение со мной вполне нормальным). Не исключаю, что они братья. Такие запросто отрубят жмурику полноги, если гроб коротковат. (Погребальные практики — в раздел «Верования»?) Три грации поочередно выполняют функции шоферов, носильщиков, могильщиков, букворезов и шлифовщиков мрамора, хоть рукой, хоть машинкой, — уточнили они и снова заржали. Я представил себе их во всем черном, при галстуках и со скорбной миной — полный мрак. Марсьяль на фоне этой компании даже как-то пугал, его добродушие выглядело дико. Даже селезенка екала, если честно, — не каждый день доводится квасить в подсобке у гробовщиков. Самая жуть, кстати, — это их три черных костюма, свисавших с плечиков в прозрачных чехлах, аккурат над открытым гробом (слава богу, пустым!) — с ровной каретной стяжкой. Так что я сбежал, как только смог, сославшись на позднее время и ждущий обед, хотя и не сумел отвертеться от второй порции анисовки. (Только сейчас сообразил, что большой холодильник, из которого доставался лед в кубиках, наверняка хранил в своих недрах и что-то типа
Итак, я оседлал своего белого круторогого скакуна и поехал в «Дебри науки», но, оказавшись в центре деревни (то есть примерно в километре от похоронного бюро), чуть не угодил под машину — по собственной неосторожности; признаю, сам виноват, свернул налево, не указав поворот поднятой рукой, а она как раз пошла на обгон. Гудок, испугался, тормознул, не справился с управлением, занесло, свалился, к счастью, тачка ехала не так быстро, иначе отправился бы я к праотцам: что было бы прискорбно, но довольно смешно, как подумаешь, что ехал-то я от гробовщика. Красный фургончик — весь ржавый, битый, не первой молодости. Пустяки, больше страху натерпелся, зато два положительных последствия: во-первых, сразу оформил страховку, раньше как-то в голову не приходило; во-вторых, Люси согласилась пройти опрос: очень переживала, что чуть не раздавила меня, хотя я был сам виноват. Помогла мне встать на ноги, убедилась, что ни я, ни мопед не пострадали. Она как раз ехала с рынка. Не было счастья, да несчастье помогло — я еще дешево отделался. В общем-то, горжусь своей реакцией, так прямо и заявил ей с бухты-барахты, что теперь она точно должна меня принять. Она засмеялась: «Ого, да вы своего не упустите». Сейчас мне даже подумалось, вдруг она решила, что я ее клею? Вот дела! Надеюсь, что нет.
19 декабря, продолжение
Час ночи. Точно как у великого Малиновского — «Этнографический дневник», с. 162: «Торжественно поклялся пресекать любое похотливое поползновение». Похоже, такого рода клятвы легче давать после оргазма. Клянусь, это первый и последний раз. Раздавлен мощным чувством стыда. А Лара, похоже, нет. Если подумать, в чем криминал-то? Говорят, некоторые все время этим балуются. Интернет создан по образу и подобию человека — ангелы, демоны. Камера. Хотя это я попросил ее расстегнуть блузку, значит, дальнейшее на моей совести. Сначала вроде игра. Как бы ребячество; я, если честно, знал, к чему веду, была у меня задняя мысль, как говорил Блез Паскаль. (Курсив — это волшебное изобретение, чтобы подчеркнуть важные понятия.) Была у меня задняя мысль, я знал в глубине души, чего мне от нее хочется, чего мне хочется с ней сделать, я страстно этого желал. Это мое желание задавало тон, а она только подчинялась, потому что она добрая и любит меня, а руку сунула себе в пижамные брюки тоже из-за меня, приходится признать, единственно по доброте душевной, вот стыд-то. Даже не стыд, а скорее чувство вины, — если хорошенько подумать, здесь не столько явная постыдность странной сексуальной практики синхронного онанизма при посредничестве монитора, сколько вина за то, что я толкнул ее на такое, хотя она этого не хотела. Я использовал ее для достижения своих целей, и если она отдалась моему желанию и похоти ради моего удовольствия, тогда вполне логично, что она как раз и не испытывает стыда. Поэтому я должен торжественно отринуть всякие похотливые поползновения, даже сейчас, сразу после оргазма, когда то, что я видел, еще прочно впечатано мне в сетчатку. Эх, надо было сделать скриншот. Или украдкой записать эту сцену на видео и превратить изменчивую виртуальную реальность в низкопробную порнуху, которую можно крутить снова и снова.
Интересно, что бы сказал о сексе по интернету Вальтер Беньямин.
Первый и последний раз, клянусь.
Но что поделать — мне плохо без Лары. Жизнь антрополога трудна и предполагает долгие отлучки из дома. Но я уехал из Парижа отчасти из-за того, что она все время была занята, полностью ушла в подготовку к своим административным экзаменам. Она зубрит день и ночь, в прошлом году срезалась и (отчасти) возложила ответственность на меня, несколько раз попрекала тем, что я своими диссертантскими метаниями мешаю ей сосредоточиться, только и делаю, что читаю и выписываю, тогда как она, по ее словам, зубрит точно проклятая это свое административное право, английский или общую культуру. Действительно, сходить на площадь Бастилии выпить вина или в кино всегда предлагал я, поэтому она была почти рада, когда мне попался грант на исследование в сельской местности, именно «почти», ибо — вот вам пример ее противоречивой натуры, — когда настал момент отъезда (надо сказать, на два месяца позже, чем полагалось, я сознательно или бессознательно два месяца тянул, чтобы побыть с Ларой), она дулась, ревновала и дергалась и под разными предлогами отказывалась со мной спать, что, в свою очередь, задевало и нервировало меня. К счастью, разлука сделала нас ближе. (Странная фраза.) Я думаю о ней каждый день, говорю с ней и хочу ее каждый день, мне не терпится увидеться с ней через три дня.
Странная штука: во время сеанса видеосвязи мне пришлось выставить котов, было какое-то невыносимое впечатление, что они смотрят и ухмыляются.
Ладно, спать — завтра у меня беседа, которая обещает быть интересной.
20 декабря
Нет, ну не сволочь? Ненавижу эту Люси. Обвела вокруг пальца. Я как дурак поверил, и вот полдня псу под хвост. «Мое отношение к дикарям: я — за истребление гадов», как метко выразился Малиновский. Полдня просидел сначала в компании старого маразматика, потом старого маразматика и слабоумного, — вот же гадина, развела по полной. Я только к ней пришел, и она тут же отлучилась, теоретически на полчаса, я как раз побеседую с дедушкой. Врунья! Вернулась через четыре часа. Я был так зол, что не стал с ней разговаривать, вообще ничего не сказал, только «спасибо, пока, до свидания», сел на на мопед и уехал. Достоинство, прежде всего достоинство. Лучшее отношение к этому инциденту — презрение. Как вспомню, что она вчера чуть не переехала меня своей поганой тачкой, так прямо закипаю. Надо было мне через час встать и уйти, встать и уйти, ну что я за дурак, — кто добрый, того и нагреют.
Мною сейчас движет гнев. А в ученом сильнее всего — профессионализм. Есть же в этом злоключении какие-то интересные аспекты. Например, дом. Времени разглядеть первый этаж у меня было предостаточно. Зрелище жалкое, запущенное, подтверждает впечатление от первого визита. Дом отверженных. Можно сказать, сплошной Виктор Гюго. Большая, довольно темная комната, камин, кухонный угол, в раковине вонючая посуда, ванная, да что я говорю, — закуток со стиральной машиной и ванной, странным образом поставленной на голый цемент посреди немыслимого бардака из ржавых велосипедов, дырявых кастрюль, старых газовых плиток, штабелей пустых ящиков из-под посуды, которые упираются в стеллажи, гнущиеся от банок с заготовками и бутылок. Сортир — в саду, сам сад весь зарос, по нему бегает пес и лает на машины. Весело. Деревянный буфет с постоянно включенным маленьким телевизором, пыльный радиоприемник в компании двух-трех безделушек 1970-х годов: синий пластиковый медведь «Бута-газ» (Butagaz™), желтый графин «Рикар» (Ricard™) — вот и весь декор. Оплетка у электропроводки еще тряпичная, выключатели керамические, довоенные. Обои, похоже, были белыми, лет тридцать назад; сегодня они в лучшем случае — зассано-желтые, это если подальше от камина, единственного источника тепла; судя по тому, что я видел: газовая колонка возле раковины показалась мне маловата для снабжения радиаторов (да их и не было).
Логово Тенардье, нет только Козетты для уборки. К счастью, когда горят дрова, воздух не кажется таким спертым. Жутко хотелось подняться и посмотреть, что там наверху, но поскольку я думал, что Люси с минуты на минуту вернется, то не решился. В любом случае это вам не чистенькая и супермеханизированная ферма Матильды. Тщетно пытался отыскать какую-нибудь книгу или журнал, но в ящики и шкафы не заглядывал. Единственные следы письменности навскидку — стопка бесплатных газету камина, сложены для растопки. В конце концов, чего плохого — сидеть на стуле и вместе со стариком разглядывать пляшущие огоньки. Диктофон я остановил после двух часов записи. Несколько раз подкладывал в камин дрова. Не будем падать духом перед лицом невзгод — (Всегда в несчастье бодрость помогает нам — Плавт, «Пленники»), — я посидел со стариком, мне зачтется. Как описать его манеру речи? Зубные протезы, по-видимому, мешают ему нормально изъясняться. «Рашшкажу, что упомню, хотя котелок уже не тот», или что-то в этом роде. На вопрос о профессии он ответил (в приблизительной транскрипции): «Крещщяне мы». (Ну, тут-то я догадался.) Как я понял, ему девяносто лет, то есть не такой и старый. По внешнему виду (иссохшее лицо с сеткой кроваво-красных прожилок, феноменальный рубильник, нескончаемые уши, костлявые дрожащие руки) ему можно дать больше. Ходит с трудом, но ходит. Вроде бы у него было четверо детей, включая отца Люси, он называет их дролями, не знаю, уничижительное это слово или нет. Во всяком случае, над расшифровкой придется попотеть, позвать кого-то из филологов. Похоже, я встретил-таки носителя пуатевинско-сантонжского диалекта — да, штука забористая. Кузен Арно немногословен, пока не начнет свои бесконечные перечисления дат; но его, несмотря на очень местную фонетику, я хотя бы понимаю. Чем дальше, тем больше я злился, и даже разок рявкнул на него — нехорошо, он-то чем виноват. Довелось присутствовать при его трапезе, без чего я бы вполне обошелся. Уткнувшись носом в тарелку и зажав ложку в кулаке, как молоток (ну прямо мексиканский крестьянин из вестерна Серджио Леоне, подумал я), он за две минуты умял пачку холодных пельменей. При этом смачно нюхать свой локоть не переставал, так что ложка в связи с отклонением траектории щедро поливала кетчупом его левый бицепс — его этот факт не заботил. Закинувшись пельменями, он удовлетворенно рыгнул, широко улыбнулся и утерся правым рукавом.
Затем он сказал, ни к кому не обращаясь и глядя в дверь: «А я есть хотел». На комбинезоне пятна томата сливались с подтеками масла — невозможно различить. Поразительно. Потом он сел к печке и стал перечислять даты — вполголоса, сам себе:
6 мая — святая Пруденция, 7 мая — святая Жизель, 8 мая — святая Дезире, пока не заснул под собственный бубнеж, уткнувшись в грудь подбородком, открыв рот и наполовину вывалив язык. Дед все повторял: «От дурень, от дурень» — чуть челюсть не выронил от смеха, что, насколько я понимаю, не слишком монтируется с христианским милосердием, но Арно вообще не волнует. Несмотря на интерес подобных наблюдений, меня все это реально задолбало, я уже подумывал смыться и покинуть всех этих прекрасных людей, когда явилась Люси — как ни в чем не бывало! Хотя рыльце в пушку. Она только проронила: «А, вы еще тут?» — эдак свысока, словно я у нее бебиситтер, а она, типа, вернулась из кино. «Достоинство, прежде всего достоинство», — подумал я. И «в одеянье праведного гнева» встал и пошел домой. Ни слова извинений, ничего. Я это ей припомню.
Надо же, снег пошел. Довольно красиво, над полями и церковью кружат снежинки. Надеюсь, скоро перестанут, а то мне не добраться к Максу на ужин.
20 декабря, продолжение
Сиесту провел с котами: их присутствие помогает не поддаваться похоти, которая во время послеобеденной дремы случается у меня нередко. Снег шел весь день, до наступления темноты, потом резко подморозило, минус шесть на термометре. Сейчас семь вечера, позвоню Максу и скажу ему, что побаиваюсь ехать на мопеде, я же не чемпион фигурного катания по льду.
Я вдруг понял, что больше времени сижу за дневником, чем собственно за диссертацией: раздел «Вопросы», так резво начавшийся, за два дня не сдвинулся ни на строку. Может, еще не время? Наверное, стоит подождать, пока наберется побольше материала, и тогда уже писать. Не все так просто, не все так просто. Сильный расчет был на интервью с Люси, но тут осечка; да и на ужине с Максом, видимо, можно поставить крест. Тоска. Покормил котов, не ходить же им на улицу в такой мороз. Отправил отчет Кальве: а то он подумает, что я превратился в эскимоса. Надо беречь нервы научного руководителя.