Ежегодный пир Погребального братства
Шрифт:
20 декабря, продолжение
В итоге Макс оказался так любезен, что сам заехал за мной на джипе и потом отвез назад. Дороги засыпало снегом, а шоссе обледенело. (Красивые пейзажи: луч фар высвечивает сверкающие деревья, седая равнина искрится в лунном свете.) Дом у него великолепный: старая ферма с двумя выступающими вперед флигелями, недалеко от реки. В правом крыле — бывшей конюшне — его мастерская; в центре — три этажа жилых комнат, а слева, в сарае, — гараж, где можно разместить бог знает сколько машин. Отреставрировал практически все сам. Макс объяснил мне, что лет десять назад зарабатывал много денег, но сейчас настали не лучшие времена. Когда во дворе автоматически включился свет, меня ждала встреча с заснеженными монстрами из металла — нелепыми и жуткими фигурами, собранными из деталей старой сельхозтехники: колес, насадок, плугов, кос, прибитых к деревянным столбам.
Интерьер соответствующий. У входа в большой зал стоит весьма своеобразная скульптура — чучело охотничьей собаки (породы брак?) верхом на лисе, опять же набитой опилками; художник ограничился тем, что наложил одну зверюшку на другую и вполне, надо признать, логично заменил собачью пипиську на ржавое ружье, которое при этом довольно глубоко входит в базовую часть лисицы. (Полагаю, что если убрать лису, то чучельная собака окажется в классической позе прыжка.) Я не решился спросить у Макса, есть ли тут аллегория охоты, или он обыгрывает слово «брак» в смысле совокупления или порчи (и даже извращения), или все вместе взятое, но творение вышло, надо сказать, мерзейшее и похабное донельзя. Макс увидел, что я рассматриваю эту штуковину, и заметил: «Здорово долбает, а?» Я не стал возражать.
Развешенные на стенах полотна Макса выдержаны в несколько ином, но тоже бурлескном ключе. Разнообразные сцены истязаний женщин в бетонных подземельях; светотень писсуаров, где в скудном свете одинокой лампочки иссохшая старческая рука сжимает чей-то пенис; и проститутки в дряблых складках жира скребут себе промежность сквозь желтые трусы. Типа, Люсьен Фрейд и Караваджо обходят дозором лондонские притоны. Ни малейшей отсылки к сельской жизни. Макс по-хозяйски показывал мне гостиную и возле каждой работы говорил: «Здорово штырит, да?» Или:
«Сильно вставляет, нет?» И действительно, спору нет, есть в этой живописи реальная сила, подкрепленная мощной техникой. Одна картина мне просто сразу понравилась: небольшой такой женский портрет, легкий, прозрачный, почти абстрактный, в чистых тонах. Я не удержался и сказал: «А эта! что за прелесть, классная вещица!» — чем здорово повеселил Макса: «Не, это не мое! Подобрал на каком-то развале». Я чуть не провалился со стыда, но он, похоже, не обиделся.
Поскольку в большой гостиной Максу было холодновато, он накрыл в так называемой пекарне. Это помещение, где сохранилась старинная хлебная печь, которую он по такому случаю затопил. В меню: на закуску — пицца; на горячее — ростбиф, и все это приготовлено на дровах, просто сказка, и сдобрено немалой дозой красного анжуйского вина с севера департамента. Дом действительно очень приятный.
Как и ожидалось, Макс оказался ценным информатором. Живет в селе десять лет. Знает всех в этой чертовой дыре (цитата). Рассказывал такое — хоть стой, хоть падай, жаль, я не захватил диктофона. Макс проводит различие между настоящими жителями деревни и теми, у кого там просто есть дам, их не видно: это владельцы коттеджей в жилом микрорайоне; горожане, работающие в основном в сфере услуг. Их главная забота — забаррикадироваться на участке от посторонних глаз и купаться в бассейне в чем мать родила аж целых три дня в году; они коллекционеруют садовых гномов, по воскресеньям ездят на велосипедах, а всю остальную неделю подкладывают кирпичи под трейлеры и ждут лета — словом, целая галерея портретов, довольно безжалостных, но забавных; я славно повеселился.
Макс не повел меня в мастерскую: пресловутый шедевр еще в работе, показывать рано, заметил он. Отчего-то я не особо рвусь его увидеть — воображаю нечто реально монструозное, под стать персонажу.
Под вино и я рассказал ему про свои арьежские похождения и опыты сельской этнологии; поделился сомнениями и скепсисом относительно французской университетской системы, которую вот-вот окончательно угробят абсурдные реформы вкупе с консерватизмом заскорузлых преподавателей. Он поддержал меня: недолгий опыт преподавания в Академии художеств навсегда отбил у него вкус к педагогике. Студенты тупые и наглые, и вдобавок нынешние функционеры от культуры, которых и художниками-то не назовешь, прикрывая собственную посредственность, во всем этим студентам потакают, заискивают перед ними как могут; региональный фонд современного искусства тоннами закупает кретинские инсталляции местных художников, которые потом пылятся штабелями в самом дальнем подвале, и никто — даже уборщицы — не откроет их посмотреть, и т. д. и т. п. Словом, вечер прошел тихо и мирно, под знаком злопыхательства и застарелых обид. Когда Макс вез меня обратно, термометр в его пикапе показывал минус восемь; к счастью, я оставил радиатор в «Дебрях науки» включенным на максимум. Ночь ясна, заснеженные поля сверкают, обледенелая колокольня мерцает в лунном свете. Надеюсь, волна холода скоро уйдет,
Ну, в койку.
21 декабря
Холод ночью стоял зубодробительный — минус десять, как сказал Гари. Сейчас минус шесть, бр-р. Солнце в легкой дымке. Обязательно надо проверить в интернете, есть ли связь между красными червями в ванной и карликовыми улитками в гостиной. Возможно, первые — это личинки вторых. Являются ли брюхоногие моллюски яйцекладами? Сходна ли их эволюция с этапами развития насекомых? Существует ли куколка улитки? Загадка. С ума сойти, как мало мы знаем о вещах, которые нас окружают, даже о самых распространенных. А здорово было бы стать натуралистом. Какая-нибудь экспедиция на Галапагосы — об этом можно только мечтать в такую погоду. А может, заделаться математиком? Я продолжил свои исследования периодических чисел. Это неутомимые труженики, которые буравят числовую почву запятушками десятичных знаков, стоя одной ногой в каждой категории, до бесконечности. Конечно, они не так загадочны, как их собратья — числа иррациональные, но при этом столь же абстрактны и, как хомяк в своей клетке или человек в своем мире, ходят по кругу и стремятся в никуда. Что за красота!
Сегодня утром сюрприз: письмо с извинениями. Его принес мне Гари вместе с прогнозом погоды. Попутно беззлобно подшутил над котами: похоже, они тут расположились как дома. (Надо сказать, когда он вошел, они спокойно потягивались на кровати.) Надеюсь, вы не против, сказал я. Он как будто не понял, я не стал дожимать. Получить почту было удивительно, потому что, кроме Лары, ни у кого нет моего адреса. На секунду я подумал, что она переслала мне какой-нибудь счет, но нет, — сложенный лист без конверта, на нем одно мое имя, написанное шариковой ручкой: «Давиду». Короткая записка с извинениями, подпись «Люси»: «Простите за вчерашнее, Вы так ушли, что я не успела объяснить. У меня нет Вашего телефона, я ходила, но Вас не застала. Возвращайтесь когда угодно. До скорого, Люси», — почерк довольно красивый, только шариковая ручка местами проткнула бумагу (наверное, она написала на коленке или на сумке, ну, на чем-то мягком), грамматика безупречна. Ах нет, не безупречна, нет запятой перед «но», а это придаточное предложение, — ну да бог с ним, почти отлично. Я так злился, что сначала подумал: ага, пойду я к тебе, как же. Но письмо симпатичное, все-таки она не держит меня за полного идиота. Заодно и увидит, что настоящий этнолог ни перед чем не остановится в поисках информации: заявлюсь к ней прямо сегодня с диктофоном и опросником, несмотря на пронизывающий ветер, вот только сначала куплю провизии (осталась одна замороженная пицца и запеканка с мясом быстрого приготовления, то есть две порции еды, а до отъезда надо бы четыре, — так стоит ли ходить? Можно и продержаться). В лабаз придется ползти укутавшись, как немецкий вахмистр в Сталинграде. Надеюсь, мопед на таком морозе заведется. Что быстрей замерзает — смешанное топливо или чистый бензин? Еще одна загадка природы, которую предстоит постичь.
Рыбкафе, тетрис, душ, поборолся с похотью, по-истреблял тварей — потихоньку втягиваюсь.
10:30, к часу дня солнце окажется в зените и наружная температура, скорее всего, достигнет максимума, тогда и посмотрим.
Поехали — пара часов проблематики. Эй, ухнем.
21 декабря, продолжение
Идея для статьи: О негативном влиянии интернета на продуктивность труда интеллектуалов. Искал подробности про брюхоногих моллюсков, не нашел ничего интересного, видимо, малоизученная группа, — как это может быть? С ума сойти. Потом сидел в коллективном чате с другими аспирантами, разбросанными по всей Франции: всюду мороз, даже в Марселе, неслыханное дело. Застал в интернете Лару; назначил рандеву в полночь, без веб-камеры. Перечитал пять страниц «Вопросов» — полный мрак. Пролистал отличную диссертацию по истории севооборота в Нижнем Пуату, приятно, что хоть кто-то доводит дело до конца. Классифицировал будущие библиографические справки. Играл с котами. (Не забыть купить им лоток, а то надоело их выпускать на улицу, и еще еды, а то корм почти кончился.) Небо снова затянулось. Получил сообщение от Кальве премудрого: «Спасибо за новости. Рад, что Ваши мозговые клетки не задубели от холода. Ибо время летит, — я жду от Вас проблематику». Четкость, лаконизм — великий человек.
12:45, снаружи градусник показывает минус четыре, попробую совершить вылазку. Я-то сам продержусь, но не посылать же в такой мороз Найджела и Барли добывать пропитание охотой.
21 декабря, продолжение
Катастрофа. Мопед никак не заводится. Я накрутил педалями километров десять, стоя на подножке, — вообще никакой реакции. Пыхнет разок и тут же глохнет. Гари нет дома, я слегка растерян. Закатил Попрыгунчика в прихожую «Дебрей науки» — посмотрю, вдруг он отогреется и снова встанет в строй. Можно позвонить Максу, он вчера предлагал, но как-то неловко.