Ежики, или Мужчины как дети
Шрифт:
– Да уж. Рада, что ты держишься. Дом-то продали? – спросила Марина, хотя от Ники уже знала, что нет, пока не продали. Но зачем Лиде знать, что она общается с Никой.
– Держится подросток за член, – отрезала Лида. – А я живу. Дом под авансом, спасибо, что спросила. Можешь уже доложить Степановой, а то она, сто пудов, нервничает, когда же мы из ее рая уберемся. Уже, мол, скажи, убрались. Слушай, я хотела тебя предупредить – мы будем в Сашкину квартиру с Машкой прописываться. Так что тебе будут приходить квитанции теперь подороже – ты уж не сочти за труд, позвони, я тебе денежку переведу, ок? Там ненамного должно бы выйти дороже, но, может, для тебя это будет критично.
– Какая забота, – фыркнула про себя Марина. Мол, какие мы богатые, заботливые, думаем, чтобы бедной родственнице на квартплату хватило.
– Что? Ты что-то сказала? – переспросила Лида, у которой и вправду было отличное настроение.
– Я спросить хочу, а почему Саша сам мне не позвонил? – решилась все-таки Марина.
– Саша? – В голосе Лиды почувствовалось небольшое напряжение. – Слушай, ты кончай о Светлове грезить. И выкинь весь его хлам.
– Почему?
– У него есть женщина, и, по-моему, у них все серьезно, – помявшись, все-таки сказала Лида. Да уж, не для этого она звонила, но, видно, судьба такая. Ничего не попишешь, а если взялась говорить с Мариной, будешь говорить и о Сашке Светлове.
– Ты не можешь знать. Он бы мне сказал.
– Чего он тебе скажет – он же дундук. Он твои чувства ранить боится. А я тебе так скажу, что хватит тебе, молодой девке, тратить свое время на мужика, который давно о тебе и думать забыл.
– Это неправда.
– Уж поверь, правда. Думаешь, если ты еще год-другой хорошенечко подождешь, если дашь о себя ноги вытирать, он снова к тебе воспылает? Опомнись, таких, как ты, только и бросать.
– Почему?
– Да потому, – зло хмыкнула Лида. – Потому что ты же сама себя не ценишь. Ты сама себя за что считаешь? За дерьмо, за грязь из-под ногтей. Бежишь по первому зову. Рыдаешь, помощи просишь. Сашка – тюфяк, он тебя обидеть боится, думает, что в ответе за тех, кого приручил, маленький принц-переросток. Блин. Только не любит он тебя. Ни капли. Даже в памяти не держит. А помогает из воспитания. Таким уж его вырастили, вспомни хоть Эмилию Вячеславовну. Помнишь ее седой пучок на голове? И это «деточка, ты еще так молода…».
– Что же ты тогда раньше молчала?
– Раньше? Как тебе сказать. Мне на тебя раньше было наплевать.
– А теперь что, что-то изменилось?
– Нет. Мне на тебя и сейчас наплевать, ты же знаешь. Я же стерва, правильно? Но ты теперь для меня как та собака перед машиной – бегает, глупая, сама не понимает, как это опасно. И проехать не дает, и жалко ее. Ведь если не я, так другие раздавят. Зачем же я буду смотреть, как тебя давят, если можно тебе посигналить. Вот я и сигналю – беги, Маринка, занимайся своей жизнью, не трать ее на мудаков. Тем более на влюбленных мудаков. А Сашка влюблен, будь уверена. Он бегает почти без крыши, вчера ее домой на руках нес, от переизбытка чувств. Через снега и буераки, метров аж двести сдюжил. Я своими глазами…
– Ее? – еле слышно переспросила Марина.
– Ее. Жанну, – без тени сочувствия подтвердила Лида. – Так ты про прописку поняла?
– Поняла, – автоматически кивнула Марина и нажала на красную кнопку. Перед глазами все поплыло, она отшвырнула телефон, оглянулась, посмотрела, как тени пляшут по окончательно потемневшей комнате.
Ах, Лидка, ах, стерва, что же теперь делать, если вся жизнь была в этих мечтах, если ничего другого-то в этой Маринкиной жизни нет. Не искать же смысл в работе помощника нотариуса? Глупо, как глупо, все развалила, а как жить дальше – кто скажет? Марина как стояла, так и села на пол в своей (в его, тоже в его, запоздало поправилась она) квартире. Слез не было, она вылила их в шкафу, когда плакалась костюму, а теперь осталась только какая-то тупая пустота. И откуда-то из небытия вынырнула та сцена, когда Саша сидел вот тут, напротив, в этой самой квартире и пытался путано, несвязно объяснить, что все кончено, что он ее не любит и никогда не любил. А женился, видимо, только чтобы не отстать от брата, с которым всю жизнь они были и лучшими друзьями, и самыми рьяными соперниками. С детства, еще когда плевались, кто дальше.
Он закрывал лицо руками, словно пытался отмахнуться от всех ее вопросов и уговоров. Она вспомнила, как объясняла ему, пропуская мимо ушей все, что он говорил, что им, наверное, просто нужно было тоже родить ребенка, что из-за этого у него сейчас кризис. Но все пройдет и… а потом он… сейчас Марина отчетливо вспомнила, как Саша посмотрел на нее усталыми глазами и сказал, что он, наверное, подонок, но ребенка от нее никогда не хотел и не хочет. И это был бы тотальный кошмар и для него, и для нее. И для ребенка в первую очередь.
А ведь она-то ему не поверила, ни единому его слову не поверила, даже не стала слушать. Глупая дура, гусыня. Идиотка. Почему она решила, что он сам не знает, что творит? Почему все вокруг ей поддакивали? От злости Марина шарахнула кулаком по полу, так, что стало больно. И еще, еще. Безмозглая корова, ведь он никогда ничего не обещал тебе больше. Он просто приезжал выключатель починить, а ты видела в этом НАДЕЖДУ. Какая, на хрен, надежда? Что за сказки ты себе рассказывала, а все вокруг смеялись. Или даже если не смеялись – все равно. Столько лет, столько долгих одиноких лет. Дней и, что самое обидное, ночей. Сколько людей прошло мимо. Тот адвокат ведь звонил, почему она не стала с ним встречаться? Кажется, именно тогда Саша приехал в этом своем перепачканном костюме. Да, и Марина навыдумывала себе бог весть что. Дурища.
Лидка, сучка, стерва белобрысая, права – сколько можно. Марина сидела на полу, и злые слезы брызнули из ее глаз. Выкинуть все, забыть, начать заново. Никогда он не любил ее и никогда не полюбит, а будет любить другую женщину, Жанну, будет ее носить на руках. Марина вскочила, подошла к шкафу, открыла его с осторожностью, достойной сапера, и, памятуя Лидкин совет, а также все виденные случайно или не случайно (ибо кто из нас знает, что в этом мире бывает случайным) программы Клуба бывших жен, выволокла костюм из шкафа, за рукава, за штанины и бросила перед собой. Потом она так же точно поступила с рубашками, которые, как ей даже показалось, пытались упираться, цеплялись за вешалки, пытались ухватиться за ее платья.
– Нет, даже не думайте! Вы трупы! – прошипела она, сдувая прилипшие волосы с лица.
Она выволокла рубашки на балкон, бросила в большой эмалированный тазик, заметалась в поисках спичек, которые, как назло, не желали находиться.
«Осторожно, дура, квартиру не спали», – раздался предостерегающий шепот в ее голове, но она только зверски засмеялась.
– А она не моя! – И зажгла ткань. Хлопок долго тух и дымил, отказываясь гореть. – Ах, так! – взбесилась Марина, пошла в прихожую и долго рылась там, пока не откопала в недрах какой-то растворитель (в Сашиных же инструментах). С растворителем дело пошло веселее – не то слово, столб огня полыхнул до плиты вышестоящего балкона.
– Пожар! – закричал кто-то с улицы, и Марина тихо осела на балконе.
– Ух, ни хрена себе. Улыбаемся и машем, – захихикала она, прячась.
Растворитель догорел, но рубашки полыхали, выдавая стабильные клубы дыма. Тогда Марина все-таки опомнилась, залила обгоревшие лохмотья водой, пока тут не началось всемирное пожаротушение, вытащила тазик на черную лестницу дома, как воришка прокладывая себе путь, и спустила черную тряпичную жижу в мусоропровод.
– А был ли мальчик?! – ухмыльнулась она, вернулась в дом, приняла душ, переоделась, причесалась и накрасила губы. Мало ли, все-таки кто-то вызовет пожарных. Среди них встречаются очень даже симпатичные мужчины. Да.