Эзотерический мир. Семантика сакрального текста
Шрифт:
Вторая тема — тема смерти. Я спрашиваю себя иногда, почему она так меня волнует, и меня ли одного? Вероятно, потому, что для атеистического сознания смерть представляет весьма трудную, почти неразрешимую проблему. Если Бога нет, то нет и бессмертия души. Или, может быть, в каком-нибудь другом смысле все же есть? Эта тема волнует еще и потому, что мы живем в эсхатологическую эпоху, когда будущее человечества, а значит, и наших детей не обеспечено жизнью. Временами очень трудно выдерживать поток бытия, потому что неясен смысл жизни, страшит приближение смерти, пугает исчезновение личной истории, «Я», живого во мне. Как все это осмыслить, пережить, прожить?
Одни эзотерики просто элиминируют вопрос о смерти, снимая его вообще, другие переосмысливают смерть так, что она становится жизненной категорией (реальностью).
Все это так, но что все-таки происходит после моей смерти? «Моей» смерти — следовательно, умираю я — личность, индивид. Однако можно спросить: а что такое индивид, личность? Похоже, что у маленького ребенка нет этих дорогих нашему сердцу понятий: он просто живет, не помнит себя в прошлом, не ожидает будущего, не знает, что он личность, что отличен от других, своеобразен. Все это появляется позднее, с приходом самосознания, с того времени, когда подросток начинает осмыслять свою жизнь, уподобляет ее культурным образам, оценивает и даже пытается изменять. Именно тогда под влиянием самосознания, создающего образ, схему жизни, складывается, формируется наше «Я» (реальность «Я»). С этого момента единый поток бытия человека должен как бы расщепиться: на то, что есть, и то, что должно быть; на естественный жизненный процесс и его искусственное семиотическое построение, на объект (пассивное «Я») и субъект (активное «Я»). Становится также возможным «собирания» нашего «Я» по частям: личность, как скряга, собирает и суммирует все свои прошлые состояния и покушается на будущее, т. е. состояния, еще не прожитые, но уже мыслимые в образе (схеме) личности. Личность, манипулируя «образом себя», узнает свое лицо и в той жизненной ситуации, и в этой (хотя часто мы ведем себя в них, как два совершенно разных человека). На этом пути многое становится возможным: личность, как паук, ведет к себе все линии мира и ловит в них свои жертвы. Ей начинает казаться, что весь мир живет в ней и для нее. И все это благодаря самосознанию, манипулированию с «образом себя», уподоблению его культурным образцам, трансформации его, благодаря осмыслению через него всего происходящего, всех состояний души.
Зададимся вопросом, кто же умирает и что остается после смерти человека? Самосознание порождает реальность «Я» (осознаваемую как «личность», как «Я»); что, спрашивается, происходит с этой реальностью, когда умирает тело, и вообще может ли реальность умереть? Вдумайтесь в это выражение — смерть реальности. Может ли такое быть? Тут на память невольно приходит вопрос Кришнамурти. «Не случалось ли вам, — спрашивал он своего собеседника, — естественно впадать в такое состояние, когда мысль полностью отсутствует? Осознаете ли вы себя при этом состоянии, как мыслящего, наблюдающего, переживающего?»
А куда исчезает человек, сознание, личность, когда мы спим без сновидений, и чем это состояние отличается от смерти? Откуда «выныривают» сознание и личность в тот момент, когда мы открываем глаза? Размышляя над этими трудными вопросами, Будда приходит к мысли о том, что тело — это не «Я», ощущения — не «Я», ум — не «Я». А где же «Я»? Будда (и за ним многие мыслители) отвечает: «Я» трансцендентально, «Я» принадлежит иной реальности (Нирване, Богу, Духу и т. д.). Другой ответ: «Я» — это состояние, форма развитой физической жизни, но тогда со смертью тела умирает все, включая дух человека.
Реальность «Я» создается самосознанием, но это и особое переживание данной реальности, ее событий и ситуаций. Характер переживаний нашего «Я» сложный, противоречивый. Здесь переживаются два основных процесса: уподобление нашей жизни культурным образцам (другим людям, героям, святым, Богу и т. п.) и снятие, элиминирование возникшего при таком уподоблении содержания в ходе осознания (рефлексии). Когда мы глядим на других, отождествляемся с ними, оцениваем их, то приобретаем новое содержание, новое качество жизни и поведения, которые нас определяют, но которые мы не осознаем. Когда же мы глядим на самих себя, отождествляемся, так сказать, с самим собой, оцениваем себя, то приобретенные качества и содержание мы приписываем нашему «Я». Мы думаем, что «Я», личность и есть вместилище наших качеств, драгоценный сосуд нашей жизни, источник наших идей, мыслей, переживаний. Эта мистификация усиливается и подкрепляется еще одним процессом — рефлексией. Глядя со стороны на свои действия, свое поведение (уже отнесенные к реальности «Я»), описывая их на том или ином языке, человек создает еще одно отображение (образ) своей жизни. В результате появляется возможность замкнуть первый образ (ответственный за реальность «Я») на второй (рефлексивный). В плане самосознания это выглядит так, что все наши действия и поведение проистекают из нашего «Я», а наше «Я» есть источник этих действий и поведения. Следующий шаг рефлексии, отображающий предыдущую рефлексию, создает еще одно отображение нашей жизни и т. д.
Осознание и критика всего этого механизма (так называемой «дурной рефлексии», «культурной обусловленности») и приводят восточное умозрение к идее о том, что «тело — это не Я, ощущение — не Я, эмоции — не Я, ум — не Я». В этой формуле звучит скрытое требование отказаться от уподобления жизни человека ее образам, но в то же время, как это ни парадоксально, сохраняется представление о реальности «Я». Но ведь эта реальность и возникает в результате уподобления индивидуальной жизни ее образам, в результате манипулирования «образами себя». Противоречие, однако, разъясняется, если припомнить, что «Я» в буддийском учении трансцендентно, не имеет никаких положительных определений. Это, так сказать, пустой образ жизни, только возможность ее обусловленности, причем идущая не от культуры, а от самого человека. Реализовать эту возможность вовне, в культуре, нельзя (там страдания), реализовать ее внутри, в душе, — не на чем (Нирвана — это Ничто). Кажется, что лучше всех это понимала М. Цветаева:
А может, лучшая победа Над временем и тяготением — Пройти, чтоб не оставить следа, Пройти, чтоб не оставить тени На стенах… Может быть — отказом Взять? Вычеркнуться из зеркал? Так: Лермонтовым по Кавказу Прокрасться, не встревожив скал. А может — лучшая потеха Перстом Себастиана Баха Органного не тронуть эха? Распасться, не оставив праха На урну… Может быть — обманом Взять? Выписаться из широт? Так: Временем как океаном Прокрасться, не встревожив вод…Если же все-таки внутреннее содержание постулируется (например, в махаяне), то «Я» совпадает с этим содержанием (Нирвана как блаженство, любовь, радость и т. п.).
Итак, «Я», личность представляют собой особую реальность, которая складывается в процессах уподобления, рефлексии, самосознания. А откуда взялись сами эти процессы, ведь маленькие дети не рефлексуют, не уподобляют свою жизнь культурным образцам, не склонны к самосознанию, короче, реальность «Я» у них отсутствует. Конечно, маленький ребенок, указывая на себя, говорит: «Я», и даже может кое-что сказать о себе, но эта реальность лишь предпосылка, достаточно отдаленная от той, которая возникает позже, при формировании личности. Кстати, и первобытные народы, похоже, не знали, что такое личность; представление о личности и реальности «Я» заменяли у них ощущение и переживание рода (народа) и тотема (Бога).
Институт личности и самосознания появляется лишь в античной и средневековой культуре. Это происходит в связи с тем, что, во-первых, разрушается и исчезает архаический тип общности и жизни людей, интегрированных сакральными институтами и реальностями; во-вторых, складываются новые производственные отношения: разделение труда, цеха, управление и организация; в— третьих, формирование социальных институтов, государств влечет за собой такие действия, как целеполагание, планирование, поддержание социальных структур; в-четвертых, индивид в своем поведении начинает ориентироваться на других, на группу, на культурный образец. По этим и сходным причинам начинает формироваться институт личности, закрепляющий новый способ существования человека в мире и обществе.