Эзотерический мир. Семантика сакрального текста
Шрифт:
Ты должен запомнить этот момент. Понимание всего этого очень важно. Тональ начинается с рождения и заканчивается со смертью…
— Я все еще не могу понять, дон Хуан, что ты имеешь в виду под тем заявлением, что тональ это все, — сказал я после секундной паузы.
— Тональ — это то, что делает мир.
— Тональ является создателем мира?
Дон Хуан почесал виски.
— Тональ создаст мир только образно говоря. Оп ничего не может создать или изменить и тем не менее он делает мир, потому что его функция состоит в том, чтобы судить, свидетельствовать и оценивать. Я говорю, что тональ делает мир, потому что он свидетельствует
— Тональ — это остров, — объяснял он. — Лучший способ описать его, это сказать, что гопал ь — вот это.
Он очертил рукой середину стола.
— Мы можем сказать, что тональ, как вершина этого стола, остров, и на этом острове мы имеем все. Этот остров, фактически, — мир.
Есть личные тонали для каждого из нас и есть коллективный тональ для всех нас в любое данное время, который мы можем назвать тоналем времени…
— Если тональ это все, что мы знаем о пас и нашем мире, что же такое нагваль?
— Нагваль — это та часть нас, для которой нет никакого описания. Нет слов, нет названия, нет чувств, нет знания.
— Но это противоречие, дон Хуан. По моему мнению, если что-то не может быть прочувствовано, описано или названо, то оно не может существовать.
— это противоречие только по твоему мнению. Я предупреждал тебя ранее, чтобы ты не пытался сбить самого себя с ног, стараясь понять это.
— Не говоришь ли ты, что нагваль — это ум?
— Нет, ум — это предмет на столе, ум — это часть тоналя. Скажем гак, что ум — это чилийский соус. — Он взял бутылку соуса и поставил се передо мной.
— Может, нагваль — душа?
— Нет, душа тоже на столе. Скажем, душа — это пепельница.
— Может, это мысли людей?
— Нет, мысли тоже на столе. Мысли как столовое серебро. Он взял вилку и положил ее рядом с чилийским соусом и пепельницей.
— Может быть, это состояние блаженства, неба?
— И не это тоже. Это, чем бы оно ни было, есть часть тоналя. Это, скажем, бумажная салфетка.
Я продолжал перечислять возможные способы описания того, о чем он говорит: чистый интеллект, психика, энергия, жизненная сила, бессмертие, принцип жизни. Для всего, что я назвал, он находил предмет на столе, как противовес, и ставил его передо мной, пока все предметы на столе не были собраны в одну кучу.
Дои Хуан, казалось, бесконечно наслаждался. Он хихикал, потирал руки каждый раз, когда я называл другую вероятность.
— Может быть, нагваль — высшее существо, всемогущий Бог? — спросил я.
— Нет, Бог тоже на столе. Скажем так, что Бог — это скатерть. — Он сделал шутливый жест для того, чтобы скомкать ее и положить с другими предметами передо мной.
— Но, значит, ты говоришь, что Бога не существует?
— Нет, я не сказал этого. Все, что я сказал, это то, что нагваль — не Бог, потому что Бог является предметом нашего личного тоналя и тоналя времени. Тональ является, как я уже сказал, всем тем, из чего, как мы думаем, состоит мир, включая Бога; конечно, в качестве тоналя нашего времени Бог не более важен, чем что-либо другое…
— Если нагваль не является ни одной из тех вещей, которые я перечислил, то, может быть, ты сможешь рассказать мне о его местоположении. Где он?
Дон Хуан сделал широкий жест и показал на область за границами стола. Он провел рукой, как если бы ее тыльной стороной очищал воображаемую поверхность, которая продолжалась за краями стола.
— Нагваль там, — сказал он, — где обитает сила. Мы чувствуем с самого момента рождения, что есть две части нас самих. В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагвалем. Затем мы чувствуем, что для того, чтобы функционировать, нам необходима противоположная часть того, что мы имеем. Отсутствие тоналя дает нам с самого начала ощущение неполноты. Последующее развитие тоналя делает его совершенно необходимым для нашего функционирования. Настолько необходимым, что он замутняет сияние нагваля, захлестывает его. С того момента, как мы становимся целиком тоналем, мы уже ничего больше не делаем, как только взращиваем наше старое ощущение полноты, которое сопровождало нас с момента нашего рождения…
— Можно сказать, что нагваль ответственен за творчество, — сказал Дон Хуан наконец и посмотрел на меня пристально. — Нагваль — единственная часть нас, которая может творить.
Он оставался спокойным, глядя на меня. Я чувствовал, что он определенно ведет меня в ту область, которую мне хотелось бы узнать получше. Он сказал, что тональ не создает ничего, а только является свидетелем и оценщиком. Я спросил его, как он объясняет тот факт, что мы конструируем суперсооружения и машины.
— Это не творчество, — сказал он. — Это только паяний. Мы можем спаять все, что угодно, своими руками или объединяясь с руками других тоналей. Группа тоналей может спаять все, что угодно, своими руками или объединяясь с руками других тоналей. Группа тоналей может спаять все, что угодно, в том числе суперсооружение, как ты сказал.
— Но что же такое тогда творчество, Дон Хуан?
Он посмотрел на меня, скосив глаза. Мягко усмехнувшись, он поднял правую руку над головой и резким движением повернул кисть, как бы поворачивая дверную ручку.
— Творчество — вот, — сказал он и поднял свою ладонь на уровень моих глаз.
Мне потребовалось невероятно долгое время для того, чтобы сфокусировать глаза на его руке. Я ощущал, что прозрачная мембрана держала все мое тело в фиксированном положении и что мне нужно прорвать ее, чтобы остановить свой взгляд на его руке. Я старался, пока капли пота не попали мне в глаза. Наконец, я услышал или ощутил хлопок, и мои глаза и голова дернулись, освободившись.
На его правой ладони находился самый любопытный грызун, какого я когда-либо видел. Он был похож на белку с пушистым хвостом. Однако в шерсти его хвоста были жесткие щетинки.
— Потрогай его, — сказал дон Хуан тихо.
Я автоматически повиновался и погладил пальцем мягкую спинку. Дон Хуан поднес руку ближе к моим глазам, и тогда я заметил нечто, что бросило меня в нервную дрожь. У белки очки и большие зубы.
— Он похож на японца, — сказал я и начал истерически смеяться.
Затем грызун стал расти на ладони дона Хуана, и в то время как мои глаза были еще полны слез от смеха, грызун стал громадным и исчез. Он буквально вышел за границы моего поля зрения. Это произошло так быстро, что застало меня во время раската смеха. Когда я взглянул вновь (или когда я вытер глаза и сфокусировал их должным образом), оказалось, я смотрел на дона Хуана. Он сидел на скамейке, а я стоял перед ним, хотя и не помнил, когда встал.