F 20. Балансировать на грани
Шрифт:
Я жила с человеком, мечущимся от депрессии к маниакальной заботе обо мне по сто раз на дню. Как я могла раньше не замечать странностей его поведения? В какой момент его курс на выздоровление поменялся? В одну из сотен ситуаций, когда он, не думая о себе, словно щитом заслонял меня от внешнего мира своим балансирующим над безумием рассудком?
Разрыдаться в одиночестве — теперь самая большая роскошь, на которую можно рассчитывать. Совесть не позволяет мне снять гребанный номер в гостинице, чтобы пожалеть себя как следует, потому что это эгоистично по отношению к нему. Каждую
Недавно он спросил, изменяю ли я ему, и мне показалось, что мой ответ был ему безразличен, просто хотелось услышать правду, чтобы знать. Олег перестал вести дневники, с каждым днем все меньше интересовался внешним миром. Замыкался в себе.
Каждый день я мысленно занимаюсь поиском виновного в возникновении его заболевания, снова и снова прокручиваю в голове известную мне информацию о событиях, повлекших за собой первый рецидив. Катя сказала, что мне необходимо кого-то обвинить, чтобы избавиться от угрызений собственной совести. Пусть так, но враги были определены с математической точностью.
Очагом зарождения его «бесов» стала Алина, вернее, случившееся с этой несчастной девушкой. Изрядно подлили масла в огонь родители, которые вычеркнули своего ребенка из жизни в момент, когда он облажался. В тот сложный для Олега период никто не задался вопросом, какого ему было хоронить Алину? Всех беспокоило лишь то, что он дал ей слишком много лекарства, отчего хрупкое сердце дало сбой, а ослабленный после аварии организм не выдержал.
Подобно тому, как кошки убивают своих слабых и больных детенышей, родители Олега перестали считать его человеком после определения диагноза. Он перестал быть для них личностью, претендующей на собственную жизнь, способную обходиться без снисхождения.
Объединившись против всего остального мира «нормальных людей», мы строили свой собственный. По крайней мере, я старалась мастерить каркас, ежедневно придумывая ему причину встать с кровати.
— Как продвигается ремонт? — Я заполняла холодильник купленными в супермаркете продуктами.
— Нормально, — пожимает плечами, — мне не понравилось, как покрасили стены, завтра будут переделывать.
— Неровно? — высыпала из пачки в вазочку перед ним обжаренные кешью.
— Если освещение дневное, создается иллюзия, что стены идеальные, но когда включаешь лампы, появляются светлые пятна. В общем, я не доволен, — берет горсть орехов и отправляет в рот, а я, быстро переодевшись в удобную одежду, принимаюсь за ужин. Готовлю я достаточно быстро, потому что заранее налепила котлет и заморозила в морозилке.
— Как на работе? — спрашивает Олег, высыпая из пакета оставшиеся орехи.
Олег
— Потерпи, милый, скоро будет горячий ужин. Не порть аппетит, — отодвигает от меня лакомство. Она хочет, чтобы я как можно больше съел за ужином, — изучаю ее исподлобья. Уже несколько дней я стараюсь не есть то, что она готовит, и, кажется, чувствую улучшение.
—
— Ничего интересного. А, чуть не забыла. Представляешь, Вера Анатольевна уволилась.
— Не может быть.
— Сама не могу поверить. Ей предложили место на госпредприятии, и она воспользовалась возможностью смотаться от меня как можно скорее. Все-таки я научилась давать этой ведьме отпор. Благодаря тебе, кстати, — целует меня в щеку и возвращается к плите. Аппетитно пахнет приготовленным мясом и картофелем, заедаю слюну орехами, которых украдкой заграбастал целую горсть, пока Аля не видит.
— Теперь, как я понимаю, ты работаешь вместе с Дмитрием?
Она поворачивается, грозит мне пальцем:
— Прекрати таскать орехи, я же слышу, как ты хрустишь, — смеется, когда я прячу руки за спиной. — Да, с Дмитрием, но, надеюсь, ненадолго. Скоро они подыщут кого-нибудь на должность Веры Анатольевны.
— Вы теперь каждый день будете общаться?
— Вероятно, — пожимает плечами, — а ты ревнуешь что ли? — ставит передо мной тарелку с ужином.
Я чувствую горечь во рту, и чем вкуснее пахнет ужин, тем сильнее ощущается привкус одиночества.
— А у меня ест повод? — беру вилку и мешаю картофель, искривляющая губы улыбка выходит слишком вымученной.
— Конечно, нет, Олег, не выдумывай, — садится рядом со мной, наливает себе чай, — мы с тобой уже обсуждали, что ты у меня единственный.
— Просто жду, когда тебе надоест возиться с шизофреником, — «если еще не надоело», — продолжаю мешать еду, представляя себе стройную фигуру блестящего бизнесмена, который сейчас каждый день общается с моей Алей, соблазняя ее перспективами «нормальной» жизни.
— Ты опять несешь чушь, — отпивает из чашки, — кушай, а то остынет.
Я машинально подношу вилку с порцией мяса ко рту, и тут меня осеняет.
— А ты почему не ешь? — прищуриваюсь.
Она пожимает плечами.
— Что-то не хочется. Я завтра доем, что останется.
«Вернее, выброшу отравленную нейролептиками еду в унитаз, чтобы ты ничего не заподозрил о нашем воссоединении с Дмитрием», — мысленно заканчиваю за нее.
— Олег, что опять случилось? Я что-то не так сказала? — подносит руку к моей щеке, я ее грубо отталкиваю.
— Олег, перестань, пожалуйста. Я боюсь, когда ты такой.
— Какой?
— Как будто ненавидишь меня.
— Опыт убийства жен у меня имеется, от тебя этот факт никогда не скрывали, — поднимаюсь и ухожу в ванную комнату, а потом, после часа отдыха в горячей воде, иду в зал и несколько часов смотрю телевизор, пока она читает в спальне. Я уснул на диване, скорчившись от холода и беззвучно ругаясь со своими бесами, гадая, сколько мне нужно не есть, чтобы галлюцинации прошли. Бесы сказали, что около двух недель, но я же умный человек, я понимаю, что Аля может подмешать отраву в воду. Например, испортить фильтр или как-то засунуть в кран… Я не смогу просчитать все варианты, психиатры, надоумившие ее, вместе с Дмитрием, очень коварные, они давно уже составили миллион планов, как затащить меня обратно в больницу. Но я тоже не дурак, я буду бороться с ними.