Фабрика Абсолюта. Белая болезнь

Чапек Карел

Вместе с тем содержание романа не сводится к философскому замыслу. Его сильную сторону составляет блестящая антиклерикальная сатира, изобилующая остроумными и меткими наблюдениями, сатира на «безбожные» принципы конкуренции и наживы, на анархию капиталистической экономики, на милитаризм.

Каждое из произведений Чапека решено в своем особом художественном ключе. В романе «Фабрика Абсолюта», помимо заданной философской идеи и остроумной научно-фантастической посылки, есть что-то от озорной и веселой сказки о боге, попавшем в безбожный мир, который притворяется добропорядочным, верующим и справедливым, и о злоключениях бога в этом мире. Уже сама научно-фантастическая завязка романа несет в себе сильный сатирический заряд и граничит с пародией на религиозные представления. Повествование с самого начала находится на грани научно-фантастической гипотезы и пародийной мистификации, сатиры на представление о божественной субстанции мира,

о боге, разлитом во всем сущем. Теперь этот бог оказывается выпущенным, подобно «химически чистому газу» или джинну, из материи, в которой он был заклят, и предстает в качестве нежеланного гостя в безбожном мире религии, торгашеских отношений и борьбы интересов.

Веселая и меткая сатира Чапека распространяется на самые разнообразные области религии — от примитивных верований обывателей до ухищрений «точной геологической науки» и политики Ватикана. Неподражаемым юмором проникнуты пародийные сцены вознесений, описания «приступов» веры и благотворител ьности, чудотворных исцелений, которые по заключению медицинского факультета Сорбонны «можно объяснить либо совершенным незнанием анатомо-патологических условий, клинической неискушенностью и полным отсутствием медицинской практики, либо… вмешательством высшей силы, не ограниченной законами природы и знанием их».

Крупным планом нарисован в романе образ епископа Линды, который оказывается более невосприимчивым к божественному внушению, чем самые заядлые атеисты, и превосходит в этом смысле даже монтера-алкоголика, обладавшего некоторым иммунитетом против воздействия святого духа.

Убийственно звучит вся история отношения церкви к внезапному появлению бога, существование которого никто не принимал в расчет. Ватикан сначала пытается скомпрометировать бога, а затем в корыстных целях канонизирует его. Каждая религия стремится присвоить нового бога, не останавливаясь перед кровопролитными войнами за свое господство, которые выливаются во всемирную бойню. С такой же силой раскрыты бесчеловечные принципы отношений, основанных на прибылях промышленных компаний: «Печать пророчит двести процентов супердивидендов… В одной только Англии осталось без работы девятьсот тысяч шахтеров. В бельгийском угольном бассейне вспыхнуло восстание — что-то около четырех тысяч убитых; больше половины шахт законсервированы. Пенсильванские предприниматели уничтожили запасы нефти. Пожар все еще продолжается.

— Пожар продолжается, — мечтательно повторил президент Бонди. — Мы победили, о господи!»

Пародийно-сатирическими являются не только картины экономической разрухи, списанные с кризиса перепроизводства, но и страницы романа, изображающие «преодоление» кризиса, посвященные чешскому крестьянину, который «не растерялся» в обстановке дороговизны и хаоса и не поддался божественному искушению, предпочтя вымогать за ведерко картошки золотые часы и за фунт масла персидский ковер. Чапек очень близко к действительности воспроизводит здесь атмосферу оголтелой кулацкой спекуляции в чешской деревне в конце мировой войны и в первые послевоенные годы.

Слабее вторая часть книги. И объясняется это не только тем, что роман печатался в газете и автор дописывал его, находясь в постоянном цейтноте. Умозрительная философская идея во второй половине романа меньше корректируется живым материалом. Юмор приобретает здесь зачастую внешний характер. Художественные обобщения, подчиненные иллюстративным целям, нередко вступают в разлад с объективней логикой действительности и теряют убедительность. По меньшей мере читатель вправе упрекнуть автора, что он не видит никаких прогрессивных общественных сил и утверждает как положительное начало лишь «естественную» частную жизнь человека. Правда, сцена, изображающая солдат, которые насытились войной и бросают оружие, может вызвать отдаленные ассоциации с братанием солдат в конце мировой войны.

Некоторые критики были склонны усматривать в романе Чапека пессимистическое отношение к перспективе создания общества, основанного на изобилии материальных благ и идеалах равенства. Это крайне примитивный подход к роману. Да, Чапек абсолютизировал противоречия классового общества как противоречия человечества в целом. Тщетно было бы искать в романе понимание того, что социалистическая революция выводит мир за пределы этих противоречий. Однако общефилософскую идею произведения неправомерно переводить в конкретно-политический план. К тому же не случайно в романе фигурирует не Советский Союз, а царская Россия, не говоря уже о том, что картина экономических потрясений и анархии, равно как и картина общества, переставшего трудиться, не имеет ничего общего с идеалами социализма, основанными на плановой экономике и на принципе «каждому по труду». Наоборот, события сатирической утопии Чапек представляет собой гротескное подобие, явлений, которые он наблюдал в капиталистическом мире. В философском содержании романа в превращенной ферме отражаются особенности буржуазных общественных отношений. Это можно сказать и о неуправляемой

стихии производственной системы, чреватой кризисами (первый из них Чапек наблюдал еще в молодости), и о паразитическом существовании верхов, образ жизни которых в какой-то мере послужил художнику моделью праздного общества, изображенного в романе, и т. д. Более того, Чапек смутно чувствовал, что источник зла лежит в природе частного предпринимательства. Почти символический характер приобретает в «Фабрике Абсолюта» неизменное присутствие промышленного магната Бонди за кулисами всех событий, идет ли речь о катастрофическом перепроизводстве атомных двигателей, или действиях Ватикана, политику которого Бонди негласно направляет, или о международных переговорах империалистических держав. Характер символа имеет и образ Большой ложи, от имени которой выступает Бонди и которая руководит и церковью и промышленностью и создает общественное мнение.

Вообще Чапека отделяли от революционных сил эпохи не столько конечные идеалы и цели, сколько страх перед революционными формами борьбы. Опасаясь жертв, Чапек предпочитал эволюционный прогресс, не замечая, что нередко он равносилен регрессу и отступлению перед силами исторического зла. Через десять лет после появления романа «Фабрика Абсолюта» писатель заявит: «…верую в обобществление средств производства, в организацию производства и потребления, в конец капитализма, в право каждого на жизнь, благосостояние и свободу духа, верую в мир, в соединенные штаты мира и равенство наций, верую в гуманизм и в демократию, в человека». Правда, это было сказано; когда Чапек пережил известную эволюцию. Однако было бы наивно полагать, что и в период создания «Фабрики Абсолюта» писатель питал предубеждение к идее всеобщего изобилия или равенства. Он лишь считал, что сами по себе они недостаточны без изменения современной морали. Он показал в романе, как опошлились бы и исказились эти идеи в окружающем его мире или в мире, предавшем забвению труд.

Полтора десятилетия отделяют первый роман Чапека от его предпоследней драмы «Белая болезнь» (1937). Пьеса была создана вслед за выдающейся сатирической утопией «Война с саламандрами» и предваряла драму «Мать». Между «Фабрикой Абсолюта» и этими произведениями пролегли годы мирового экономического кризиса и нового обострения международной обстановки. В Германии после «ночи длинных ножей» пришел к власти Гитлер и стала лихорадочно претворяться в жизнь «животная доктрина» расизма, как ее называл Чапек. «На Оперплаце в Берлине уже убрали пепел костров, на которых сжигали книги. Догорели произведения поэтов и ученых; социализм, пацифизм, свобода мысли были брошены в огонь, словно таким образом их можно сжить со света» — таковы были впечатления писателя в эти годы. Чапек работал над «Белой болезнью» непосредственно после войны в Абиссинии и Испании, в атмосфере угрозы новой мировой войны, эпицентром которой становилась фашистская Германия, полукружием охватившая границы Чехословакии. Новым историческим опытом во многом объясняется и разница между его произведениями 20-х и 30-х годов. Силы зла приобретают теперь в сознании Чапека все более отчетливый и конкретный общественно-политический облик.

Философский тезис «каждый прав по-своему», вызывавший и прежде неосознанное морально-этическое сопротивление в душе писателя, лопнул как мыльный пузырь при соприкосновении с действительностью фашистской Германии. Признать правоту за «животной доктриной» войны и расизма Чапек не мог. Она была диаметрально противоположна гуманистическим принципам, в которых писатель видел главное завоевание всего развития человечества, итог его многовековой истории.

Не случайно в драме «Белая болезнь» едва ли не впервые у Чапека противостоят друг другу два начала, две полярные силы, одной из которых безраздельно принадлежат все симпатии автора. Если военный диктатор Маршал символизирует агрессию и смерть, то врач-исцелитель Гален олицетворяет борьбу за жизнь и за мир. Утверждение борьбы было тем новым, что появилось теперь в творчестве Чапека. Правда, поединок Галена с Маршалом скорее является символом борьбы, так же как символом неблагополучия в современном ми — ре служит фантастическая белая болезнь. Но знаменательна моральная победа Галена. Когда по пьесе снимался фильм, Чапек переделал финал, введя образ врача Мартина, духовного преемника Галена. Лекарство от белой болезни было передано народу маленькой страны, противостоящей агрессии.

Хотя пьеса Чапека, как и большинство его произведений, имеет обобщающий смысл, образ агрессивного государства, возглавляемого Маршалом, намеренно сближен автором с действительностью фашистской Германии. Посол гитлеровского рейха в Чехословакии потребовал даже замены фамилии барона Крюга, слишком прозрачно напоминавшей немецкое «der Krieg» — «война» и фамилию Крупна (в сценическом варианте имя Крюга было переделано на скандинавское Олаф Крог). Правительственные круги Чехословакии также опасались неблагоприятного отклика в Германии. Премьере предшествовали попытки заставить театр отказаться от постановки полностью подготовленного спектакля. Пьеса действительно прозвучала как обвинение политики гитлеровской Германии.