Фабрика мухобоек
Шрифт:
– Неужели, хам, ты не понимаешь, что прикосновение твоей руки кому-то может быть противно?
– Если б я понимал, не был бы хамом, барышня, – как ни странно, весьма логично ответил тот и закрыл за собой дверь.
Регина усадила Марека рядом и даже не пожурила за то, что он где-то испачкался. Больше того, обняла его. Похоже, мальчик был тронут.
Из-за кулис вышел судья, и мгновенно воцарилась тишина – казалось, можно было услышать, как муха пролетит.
Судья, положив актеру руку на плечо, сказал, обращаясь к публике:
– Вижу, вам нисколько не жаль беднягу. Давайте все же поблагодарим узника за его старания, несмотря на бунт неодушевленной материи. Он хотел как лучше, ручаюсь…
Раздались скупые аплодисменты; актер только кивнул и сошел со сцены.
– А теперь приготовимся к тому, что перед нами предстанут не герои древней истории, а такой же, как мы, человек из плоти
При закрытом занавесе одинокий луч прожектора осветил середину просцениума. В зале было тихо – до тех пор, пока в круг света не вошел мужчина в габардиновых бриджах и высоких сапогах. Тогда послышалось несколько громких вздохов, а Регина вздрогнула, будто ее ударило током. На сцене стоял Хаим во всем своем великолепии. Белоснежная шевелюра, очки, которые он как раз протирал, висящая на сгибе локтя трость. Все головы как по команде повернулись к ложе председателя – каждый хотел удостовериться, действительно ли он, собственной персоной, спустился на сцену. Регина первая посмотрела в ту сторону и увидела седые волосы; блеснули очки. Их владелец, вероятно, тоже был поражен тем, что увидел. Регина перевела взгляд на Марека, но тот, казалось, не удивился; да, мальчик быстро постиг, что такое условность. Актер на сцене закончил протирать очки, прочно насадил их на нос, затем оперся на трость и лишь тогда оглядел зал.
– Как же ты меня терзаешь, наглая совесть, заставляя стоять перед толпой, выпрашивая у нее минуту внимания.
Голос у председателя на сцене был похож на голос Хаима, но более звучный. Регина не сочла это удачной находкой: лучше бы в нем проскальзывали нотки смирения или хотя бы усталости. Актер, однако, учитывать ее мнение не собирался и мощно гудел:
– Пред вами несчастный старец, который в неведомом миру омерзительном хаосе пытался сохранить твердую почву у вас под ногами. Быть может, вы думаете, больное самолюбие позволило надеть на себя золотое ярмо? Нет, чувство долга подсказало, что старая голова вам еще пригодится…
– И пригодится… Чтобы в футбол играть! – крикнул кто-то в зале; это прозвучало, как сигнал: раздался дружный взрыв смеха. Регине голос показался знакомым, но, как на зло, она не могла вспомнить, кому он принадлежит. Актер между тем, окинув взглядом зрителей, сказал только:
– Я попросил бы остроумца не мешать – мне и без того нелегко находить верные слова…
Регина подумала, что, стиснув пальцы на рукоятке трости и даже чуть-чуть приподняв ее над полом, он недурно сымпровизировал – хотя, похоже, никто этого не оценил.
– Знайте, не королем я был – отцом был вашим, а надо мной стоял палач жестокий. Союз с тем палачом был заключен с одной лишь целью – спасти вас всех от неизбежной смерти. Да, сам я гибели не избежал и никого не спас, но разве среди вас нашелся кто-то, кто руку помощи мне протянул, кто принял вызов? И устоял под тяжкой этой ношей, и выдержал, и не согнулся? Пускай покажется и кинет камень. Неужто я взвалил на плечи ужасный этот груз, чтоб всяк язык честил меня и дикие бросал в лицо мне оскорбленья? Лишь к одному стремился я: спасти евреев – и что, за это был растоптан? Над вашей участью, не над своей сейчас я плачу!
Посмотрев в сторону ложи, где сидел Хаим, Регина увидела, что, подавшись вперед, он жадно ловит несущиеся со сцены слова.
– Вам скорбь моя смешна? Я сам себе смешон, и скорбь смешна, и чувство, что побудило взять о вас заботу на себя. За это и расплачиваюсь ныне! И если разгневанные ваши души из дальних далей взирают на мою горькую долю, пусть так же, как я сам смеюсь над своей трагедией, они высмеивают мое падение, и пусть смех этот будет мне местью…
Регина признала, что напрасно придиралась к актеру – сейчас он достиг высот своего мастерства. Голос его, уже тихий, слышен был даже в последних рядах, а звучавшая в тоне обида соседствовала с издевкой над собственной наивностью. Вдобавок под стеклом очков сверкнула как нельзя более уместная в эту минуту слеза… В Лодзи, чтобы собрать на втором представлении полный зал, Саре Бернар пришлось бы подписать обязательство, что она умрет на сцене, говаривал отец Регины, потерявший немало денег на приезжих актерах. И сама она достаточно хорошо знала театральную публику по спектаклям Шиллера – но быть столь невосприимчивыми к таланту? Шум в зале превратился в сущий шквал ненависти, обрушившийся на ни в чем не повинного актера. Вначале зрители гудели и топали, потом начали свистеть и выкрикивать непристойности, и, наконец, на сцену полетели различные предметы, а старшая из сестер Видавских, убиравшаяся у Регины дома, даже
Актер с достоинством поклонился и, прямой как струна, направился к кулисам. Регине показалось, что он едва сдерживается, чтобы не поднять трость и закрутить ею в воздухе над головой. Вот это профессионализм, подумала она. За что лицедей был вознагражден: ни один из посыпавшихся на сцену предметов в него не попал. Еще Регина заметила, что Хаим, пытаясь выйти из своей ложи, колотит тростью по двери, но стук тонул в общем гаме. Спохватившись, она хотела закрыть Мареку ладонью глаза, но поняла, что мальчик наблюдает за происходящим будто в микроскоп, подаренный ему на день рождения. И порадовалась: не каждый в его возрасте на такое способен. Она почти не сомневалась, что он свяжет свою судьбу с театром.
В дневнике от 8 сентября записываю: Не знаю, почему я так разволновался, узнав, что Бруно Шульц [44] часто навещал в Лодзи некую особу. Неужели мне до конца жизни не освободиться от этого города? Кажется, Шульц боялся фабричных труб, в особенности дымящих. Воображаю, как эта не слишком красивая барышня загодя составляет маршрут прогулок так, чтобы гостю не попался на глаза дым из трубы. Кто она была: дочь мелкого фабриканта или еврейская учительница, пописывающая стихи, – и почему я написал «не слишком красивая»? А каков был ее конец? Гетто или она успела убежать из Польши? Знаю, что ее брат после войны жил в Мексике. Надо будет об этом подумать.
44
Бруно Шульц (1892–1942) – польский писатель и художник еврейского происхождения; застрелен гестаповцем на улице дрогобычского гетто. Сборники новелл Шульца «Коричные лавки» и «Санатория под клепсидрой» считаются шедеврами европейской литературы XX в.
В этой записи можно обнаружить только одну ниточку, связывающую меня с окружающей реальностью: там упомянута Лодзь, в которой день сейчас уже был в разгаре, и Дора с каждой минутой все больше расцветала – если такое было еще возможно. Не важно, был то всего лишь сон или бредовое видение, – требовалось положить конец сгущающемуся в воздухе эротизму. Вероятно, поэтому я предложил Доре пойти на кладбище. А может, коль скоро я уже попал в Лодзь, мне захотелось навестить родителей? И вот мы бродим по тенистым аллейкам Старого кладбища, которое Реймонт назвал лодзинскими Повонзками [45] , и я вижу, навстречу нам идет Марек Рудницкий, прибывший сюда, видно, прямиком с Пер-Лашез. Я рад, что могу познакомить Дору с этим красивым седым мужчиной, но что сказать другу в ответ на вежливое «что слышно?»? Сообщить, что его нет в живых, а я спятил? И с Дорой ему говорить будет не о чем, так как его семья еще в самом начале войны из Лодзи уехала в Варшаву. В варшавском гетто Марек содержал себя и родителей, рисуя карикатуры в кафе, а когда их всех забрали, его в последний момент спасли друзья. Лично генерал Монтер [46] принял Марека Рудницкого в Союз вооруженной борьбы [47] , и будущий парижский художник после недолгого обучения был включен в группу исполнителей смертных приговоров предателям и шмальцовникам [48] , что, кстати, до конца жизни его мучило.
45
Повонзки – комплекс мемориальных кладбищ в Варшаве.
46
Антоний Хрущель (псевд. Монтер) (1895–1960) – кадровый военный, с 1940 г. начальник штаба Варшавского округа Армии Крайовой, один из руководителей Варшавского восстания 1944 г.; после окончания войны в эмиграции.
47
Союз вооруженной борьбы – военная организация Польши (окт. 1939 – февр. 1942), впоследствии переименованная в Армию Крайову (АК). АК – военная организация, действовавшая в 1942–1945 гг. в оккупированной Польше. Подчинялась польскому эмигрантскому правительству в Лондоне.
48
Шмальцовниками во время немецкой оккупации Польши называли людей, которые вымогали у скрывающихся евреев и помогающих им поляков деньги, угрожая донести на них оккупационным властям.