Фабрика офицеров

Кирст Ганс Гельмут

— Кулаками! — крикнул Вилли Крафту сквозь зубы, поскольку во рту у него торчала сигарета. — Бейте кулаками! Только так утверждается победа.

И Крафт вновь дал на время свои руки Вилли, у которого не было ни рук, ни ног. В этот момент они как бы слились воедино. Они не знали, как это произошло. Они не думали об этом. Но это было так.

— Ну, мой дорогой друг, — сказал Крафт Вилли после того, как игра была закончена и они выиграли, — начнем снова?

— Товарищество — прекрасная вещь, — заявил фенрих Хохбауэр в заднем зале кабачка «Пегий пес». — Я целиком и полностью за него. Но оно должно быть обоюдным. А я не замечаю этого.

Хохбауэр протиснулся между Крамером и Амфортасом на скамейку. Он был в отличном настроении, готов был пойти со всеми коллегами на компромисс и, заняв свое место, принялся внимательно рассматривать присутствующих. В комнате находились около 30 фенрихов. Такое большое количество прибыло сюда, очевидно, потому, что командиру отделения удалось установить тесный контакт с хозяином кабачка. Очевидно, поэтому перед каждым фенрихом стоял полный стакан, а под стулом, на котором сидел Крамер, находился бидон с пятьюдесятью литрами вина. Он мог получить его целую бочку, поскольку выменял хозяину кабачка два фотоаппарата. Во всяком случае, щедрость Крамера была необычной и говорила о том, что его отделение вряд ли могло иметь лучшего командира.

— Пей, Хохбауэр! — говорил покровительственно Крамер. — У нас еще есть. — И Крамер посмотрел торжествующе на соседние столы, где сидели фенрихи из других групп. Хозяин поставил перед ними по одному-единственному стакану вина: на большее у них, очевидно, не хватило средств. Это только потому, дал понять Крамер, что у них нет такого командира, как он. — За ваше здоровье, друзья! — произнес он величественно, и его коллеги ответили ему дружным «Прозит». Крамер был уверен, что его два фотоаппарата сыграли отличную роль. В дальнейшем, думал он, его фенрихи будут всегда стоять за него горой.

Хохбауэр заметил также в числе посетителей кабачка дам. Эти сомнительного пошиба девушки были, вероятно, кухарочками, и сидели они в конце стола, рядом с Меслером, Редницем и, конечно, Эгоном Вебером, который сегодня был без дамы. Он внимательно рассматривал толстую деревенскую красотку, которая сидела за соседним столом.

Хохбауэр поднял стакан и залпом осушил его. Он содрогнулся от одного взгляда на эту примитивную девушку. «Одно мясо, — думал он с отвращением. — Ни интеллекта, ни грации, ни женственной красоты, как в высших офицерских сферах».

— Послушай, Хохбауэр, — поинтересовался, подмигнув, умышленно громким голосом Меслер. — Почему ты не приведешь с собою какую-нибудь симпатичную девицу? Что, ты не можешь или не хочешь?

— У него, конечно, есть какая-нибудь красотка, — деловито сказала одна из девиц, сидящих в заднем ряду. — С его фигурой и внешними данными…

— А внешние данные еще ни о чем не говорят, — вызывающе промолвил Меслер. — Для того чтобы нравиться девицам, нужно кое-что другое. Потому некоторые и не хотят, что не могут.

Хохбауэр хотел с возмущением вскочить, но Крамер успокаивающе положил руку на его плечо. Он не хотел ссоры. Вечер проходил под его руководством, и он заботился не только о выпивке, но и настроении и поведении своих подчиненных коллег. Это был его вечер, и он должен проходить в полной гармонии.

Поэтому Крамер демонстративно поставил на стол бидон с вином и крикнул:

— Разговор — серебро, а выпивка — золото! В конце концов, у нас каждый развлекается по своему усмотрению.

— Ты прав, — промолвил Меслер, на которого вид полного жбана подействовал примиряюще. — Этот сосуд в самом деле обещает развлечение, которое меня вполне устраивает. Давай пускай его по кругу! Надо заметить, что, когда я пью, я молчу, а если я смотрю в стакан с вином, то не вижу Хохбауэра. Для меня этого вполне достаточно, чтобы быть в хорошем настроении.

Жбан пошел по столу, а затем вновь в подвал за новой порцией вина.

Фенрихи из параллельного отделения, сидевшие за соседним столом, позеленели от зависти. Крамер торжествовал. Он наслаждался своим триумфом, был в восторге от все возрастающего веселья его коллег. «Гармония, — думал он, — это и есть гармония».

Затем Крамер обратился к Хохбауэру. Он по-товарищески пытался его успокоить, проникновенно говоря, что всерьез принимать легкие подтрунивания и дружеские насмешки отдельных шутников не стоит. Над ними тоже следует смеяться, отвечая на шутку шуткой. Они будут рады этому, как дети, и прекратят свои выпады.

— Но иногда детские выходки Меслера и его друзей действуют мне на нервы, — сказал с озлоблением Хохбауэр.

Крамер продолжал его уговаривать. Он пытался использовать все свое красноречие, чтобы успокоить рассерженного фенриха. Крамер все свое внимание уделял Хохбауэру и совершенно упустил из виду то, что происходило на противоположном конце стола, где сидел Эгон Вебер.

Вебер в этот день был еще молчаливее, чем обычно. Он даже пренебрег своим обычным послеобеденным сном. После прочтения особого распоряжения № 131 его охватила черная тупая злоба.

За свою солдатскую службу Эгон Вебер многократно вынужден был переносить оскорбления и обиды. Началось это с его рекрутской жизни, когда унтер-офицер заставил его семь раз подряд чистить отхожее место. Затем позже фельдфебель приказал ему переобуться и сменить носки в самом людном месте. Этому строгому начальнику, видите ли, показалось, может быть и не без оснований, что его ноги недостаточно чисты. Вспоминалась ему также одна француженка в городке Дре. Она пыталась вылить ему на голову содержимое ночного горшка. Однако над всеми этими неприятностями можно было в глубине души только посмеяться.

Другое дело теперь, когда его имя выставили на посмешище всей школы. Его имя, которым он втайне гордился, хотя внешне и не показывал этого, всегда произносили с лестными эпитетами: остроумный Эгон, голосистый Эгон, здоровяк Эгон, грохочущий Эгон, и все эти прилагательные говорили о его высоких человеческих качествах. И вдруг совершенно неожиданно имя Эгон признано в высшей мере предосудительным и нежелательным, похожим на взятое из юмористического журнала.

— Я сегодня напьюсь, — глухо промолвил он.