Фабрика офицеров
Шрифт:
— Великолепный материал, милостивая государыня, — заверил Ратсхельм. — Милостивая государыня должна выбрать время, чтобы взглянуть на этих парней — это приободрит их.
— Ладно, Ратсхельм, — сказал майор, — вы меня убедили. Но сможем ли мы убедить и генерала?
Они заседали до полуночи. Пункт за пунктом, тщательно изложили они свои сомнения. Аргументация последнего пункта — они были убеждены — должна подействовать неотразимо.
— Это решающий пункт, — сказал Ратсхельм. — Генерал не терпит ни малейшего похабства в своем хозяйстве.
— Конечно, конечно, — глубокомысленно подтвердил майор. — Но все же мы затеяли, безусловно, рискованное предприятие. Как поступит генерал — наперед никогда не угадаешь.
— На этот раз он не сможет отмахнуться от твоих аргументов, — сказала Фелицита.
Наутро майор Фрей и капитан Ратсхельм попросились на прием к генерал-майору Модерзону. Генерал принял их незамедлительно.
— Переходите без лишних слов к делу.
Офицеры как можно более убедительно изложили генералу свои претензии к Крафту. И в заключение красочно рассказали о примере, который использовал Крафт на занятиях. Они были убеждены в том, что генерал найдет все это в высшей степени возмутительным.
Закончив докладывать, офицеры выжидающе уставились на генерал-майора Модерзона. Однако генерал невозмутимо глядел как бы сквозь них, словно они были стекла. Наступила такая прозрачная тишина, что им показалось: снежинки, падавшие за окном, стучат о землю, как крупные капли дождя.
Наконец генерал, растягивая слова, сказал:
— Задача, поставленная обер-лейтенантом Крафтом, решается просто: фенриху не положено носить монокль, в противном случае он стал бы кривлякой, фатом. А фат не может быть офицером — во всяком случае там, где я командую. Благодарю вас, господа.
И это было все.
ВЫПИСКА ИЗ СУДЕБНОГО ПРОТОКОЛА № IV
БИОГРАФИЯ МАЙОРА АРЧИБАЛЬДА ФРЕЯ, ИЛИ СВОБОДА ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННОГО ЧЕЛОВЕКА
«Мои имя и фамилия Август Вильгельм Арчибальд Фрей. Отец мой был уважаемым торговцем бакалейных товаров. Звали его Август Эрнст Фрей, родом из Вердау в Саксонии. Матушку мою звали Мария-Магдалена Фрей, урожденная Циргибель. Происходила она из влиятельной помещичьей семьи. Я появился на свет в упомянутом Вердау 1 мая 1904 года, там же прошли мое детство и школьные годы».
Маленькая, хилая женщина, в чем душа держится, — это моя мамочка. Столь же некрупная, может только чуть пошире, ее тень — это мой папаша. У мамаши было личико маленькой мышки, отец же выглядел как хомячок перед зимней спячкой. Мамаша всегда была тихоней и много молилась богу. Папаша же всегда шумен, громогласен. Лавка его, маленькая и темная, тем не менее всегда забита доверху товарами. Ящики с ними торчали даже на кухне, и в туалете громоздились пакеты со стиральными порошками. Правда, коробки со сладостями и шкатулка с деньгами стояли под кроватью отца. И прежде чем ложиться спать, он всегда просовывал руку под кровать — убедиться в целости и сохранности деньжат. Да и сон у отца очень чуткий — это уже было проверено на практике.
Господин пастор — чрезвычайно влиятельный человек, во всяком случае, так считает моя мамуля. И она готова для него на все — так, во всяком случае, считает мой папаша. Кроме того, пастор для моего отца еще и клиент, который иногда, в частности к рождеству, покупает у нас восковые свечи для подарков, а также разные продукты. Отец торгует всем, что продается, — не только колониальными товарами, то бишь бакалеей. А после того как пастор заказал у нас масло для лампад — я обрел право петь в церковном хоре. На этом отец зарабатывает, по его признанию, около семи марок. Мамаша моя в то же время жертвует на церковь десяток марок, из коих три становятся чистой прибылью пастора — о чем мой папаша напоминает каждую неделю.
— Может, мне удастся сделать из тебя служителя культа, — говорит мне отец. — Кажется, это дело довольно выгодное.
В нашей лавке два колокольчика — один на дверях, другой на кассе. Тот, что на дверях, звонит резко и громко, а кассовый — серебристо и приятно. Оба их можно хорошо слышать около конторки отца, которая стоит в его спальне. Если звонит колокольчик кассы, отец сразу же тут как тут. Если же оба колокольчика звонят одновременно — а ведь тот, что на двери, звучит значительно сильнее — да если еще в это время кашлять погромче, то оказывается слышным только дверной колокольчик. Это тоже уже давно проверено. Но много наличных денег в кассе почти никогда не бывает. И ежели отец замечает, что деньги уменьшаются, то он пребывает в твердом убеждении, что вся церковь финансируется только за его счет, что, разумеется, сильно преувеличено. У матери поистине ангельское терпение, в котором, конечно, есть большая нужда.
Маленькая Мольднер, по имени Маргарита, любимица всего городка. Пастор при виде Маргариты всегда улыбается так, что становятся видны все его зубы, довольно испорченные, очевидно, вследствие того, что дантист имел иное вероисповедание. Учитель иногда говорит Маргарите даже такие слова: «Наш маленький любимчик». Участковый судья всегда гладил Маргариту и называл «кудряшкой». А парикмахер в своей цирюльне, что на углу, при виде Маргариты ласково скалится и шепчет: «О, многоуважаемая барышня!» А ведь этой Маргарите ровно столько же лет, сколько и мне. Вдобавок она косоглазая и ноги у нее толстые. А кудрей-то у нее и в помине нет — волосы похожи скорее на лошадиную гриву. Но ведь ее отец — владелец фабрики хлопчатобумажных тканей. Там выпускаются также носки и кальсоны. А ее родной дядя — хозяин гостиницы с кафе и рестораном на рыночной площади. Вот потому-то у Маргариты всегда в руках кусок торта, или шоколад, или толстые бутерброды с сосисками, или бутылка лимонада; водятся у нее и деньжата. Я охотно охраняю девочку, чтобы кто-нибудь не отнял у нее что-либо. И за это она мне очень и очень благодарна.
Родной брат отца маленькой Маргариты Мольднер, владелец гостиницы, — славный парень. Однажды он оказался рядом со мной в то время, как я лупил одного мальчишку, очень дерзкого, хотя он и на два года моложе меня. Этот разбойник оскорбил Маргариту: он утверждал, что она обмочила ему штаны. Это была, конечно, клевета, в чем мы тут же, на месте, убедились. Во всяком случае, я его отлупил, а владелец отеля изрек: «Ты хороший парень». Я ответил: «Маргариту в обиду я не дам, оскорблять ее не позволю». И он мне опять говорит: «Это достойно с твоей стороны, ты настоящий рыцарь. А кроме того, ты ведь еще сын бакалейщика Фрея, не так ли?» Я подтвердил, что купец Фрей мой отец, и услышал: «Наверное, с твоим отцом можно иметь коммерческие дела — спроси-ка его, сколько стоит мешок сахару». И хотя мне было известно от отца, что мешок стоит тридцать четыре марки, я сказал: «Тридцать шесть марок». «Отлично! — выкрикнул владелец гостиницы. — Тогда мне три мешка».
Ну а Маргарита все-таки каналья. Она пронюхала, что я добыл таким образом шесть марок, потом еще шесть и, наконец, еще восемь. Теперь она собирается донести на меня и только не знает кому — своему дяде или моему отцу. И в это время один мой приятель, Альфонс, подбросил мне хороший совет: я должен сделать с Маргаритой то, что он сделал с невестой своего брата. И это, в общем-то, неплохо. «Слушай, — сказал я Маргарите, — не выдавай меня: я же добыл эти деньги, чтобы сделать тебе подарок». «Правда?» — спрашивает она. «Честное слово», — отвечаю я и трижды сплевываю. «И что же ты собираешься мне подарить?» — интересуется Маргарита. «Ну, что-нибудь особенно красивое, — говорю я. — То, что есть только у очень изящных женщин. Но для этого ты мне должна кое-что показать…» Мы отправляемся в лес, за кирпичный заводик, — и там она показывает мне многое. Ей это даже самой интересно. Вот она, оказывается, какая! Меня все это тоже ужасно интересует — только я не показываю вида. Ведь, в конце концов, она все же каналья, она же хотела посадить меня в лужу, продать. И поэтому я говорю ей: «Если ты еще когда-либо захочешь мне навредить, я расскажу всем, что ты вытворяешь в лесу с парнями. И тогда увидишь, что тебе будет».