Фабрика офицеров
Шрифт:
«Эрнст Модерзон, — говорит мне фрау Рормайстер, когда однажды я являюсь по ее вызову к ней в комнату, — ты порядочный и надежный парень, и я ценю это». Я ничего не отвечаю. «Я считаю, — продолжает она, — что тебе можно доверять». Я опять молчу. «И поэтому, — говорит она дальше, — принимая это во внимание, я намерена назначить тебя своим доверенным лицом в вашей комнате». «А каковы обязанности этого доверенного лица?» — спрашиваю я. «Ну, — отвечает она, — он пользуется моим доверием. Он помогает мне следить за порядком. Он следит за тем, что другие делают и говорят, и докладывает мне затем об этом». «Сожалею, — говорю я, — но эта задача мне не подходит».
«Все в жизни имеет собственную
Кисть левой руки отца представляет собой кровавую кашеобразную массу. Его лицо белое как снег. Он поскользнулся и попал рукой в работающую соломорезку. «Разрежьте мне рукав, — говорит он. — И рубашку тоже. Принесите чистую простыню. Завяжите руку! И немедленно запрягайте лошадей: мне нужно к врачу». Это все, что он говорит. Он держится еще более подтянуто, чем обычно. Неделю спустя он уже опять стоит посредине двора. О том, что его левая рука навсегда изувечена, он никогда не упоминает — и никто другой также об этом не говорит.
«Модерзон, — говорит доктор Энгельгардт, обращаясь ко мне, — встань! Я убежден, что ты мужественный парень». Энгельгардт только что вошел в классную комнату. Он подходит ко мне вплотную и говорит: «Как я только что вычитал в последнем списке потерь, твой отец, майор Модерзон, храбро сражался в битве на Мазурских болотах и навечно остался на поле брани. Ты можешь гордиться им. Господин директор разрешил тебе три дня отпуска».
«Мама, — сказал я, — как только это будет возможным, я тоже запишусь добровольцем в армию». «Зачем?» — только и спросила она. «Этого я не могу тебе сказать. Но я должен так сделать. Отец ведь сделал так».
«1916 год — начальная подготовка в 779-м пехотном запасном батальоне. Назначение в 18-й пехотный полк в Грольман. Первое участие в боевых действиях на Западном фронте, в районе Дюмона, осенью 1916 года. 18.1.1918 года присвоено звание лейтенант. После окончания войны — возвращение в Планкен, район Штум. Работа в качестве полевого инспектора».
«Модерзон?» — спрашивает полковник Тресков задумчиво. Я стою перед ним весь забрызганный грязью, в рабочем обмундировании, мокрый от пота. Полковник Тресков, у которого одна нога на деревяшке, инспектирует рекрутов. «Модерзон? — спрашивает он еще раз. — У меня был камерад, которого звали так же. Майор Модерзон из Планкена». «Это был мой отец, господин полковник», — отвечаю я, «Он был хорошим товарищем, — говорит полковник Тресков. — Старайтесь быть достойным его». И ковыляет на своей деревяшке прочь.
Трактир называется «Под прусским орлом». Хозяин его — дядя одного из моих друзей. Мы отмечаем наше отправление на фронт. Среди нас несколько девушек; на некоторых, тех, что пришли из лазарета, платья сестер милосердия. Мы пьем вино. Освещение тусклое. Голоса звучат громко. Рядом со мною девушка, она прижимается ко мне. «Пошли, — говорит она, — выйдем на улицу». «Я останусь со своими коллегами», — отвечаю я. «Я тебе не нравлюсь?» — спрашивает она. «Нет», — говорю я. И это правда. Но она не переносит правды. И она говорит: «Кто только теперь не становится солдатом!» Ей бесполезно объяснять, что солдатом, собственно, стать невозможно — им можно быть или не быть. Больше по этому вопросу ничего не скажешь.
Бледный лунный свет. Кратерный ландшафт. Коварная тишина. Осветительные ракеты, взлетающие, шипя, в высоту и тухнущие, мерцая. Сладковатое зловоние трупов. Передо мной в застывших руках — холодный пулемет. Рядом со мною товарищ, положивший голову на руки, — он спит или убит. У меня постепенно появляется ощущение, что за мной молча, неподвижно и призывно стоит человек — мой отец.
Полковник Тресков находится рядом со мной с часами в руках. «Еще семь минут, — говорит он, — тогда будет пора». Он уже дна дня на фронте, принял полк и намерен вести его в наступление на высоту 304. Он карабкается на прислоненную к стенке окопа лестницу. «Еще одна минута». Затем рывком поднимается, выпрямляется и ковыляет в сторону противника два-три шага — и тут он вздрагивает, шатается и падает. Я бросаюсь к нему и падаю рядом. Он хрипит: «Никогда не признавать себя побежденным, мой боевой камерад Модерзон, никогда не сдаваться!» И умирает.
Шампанское! Последние бутылки, появившиеся из самых укромных уголков. В мою честь. Поношенный, изрядно потрепанный, пропитанный кровью китель, тщательно вычищенный, с погонами лейтенанта. Вокруг меня офицеры, серьезные, торжественные. «Камерад!» — обращаются они ко мне. Звенят стаканы. Кайзер, империя, отечество! Конец, стоящий уже у двери, кажется еще далеким, далеким. Никакой печали. Сознание вечности истинных ценностей.
«А теперь, — говорит мне несколько часов спустя знакомый ротмистр, — вы, боевой друг, можете отправиться в офицерский бордель, если хотите. Вы хотите?» «Нет», — отвечаю я.
Возвращение в Планкен. Место отца занял другой управляющий. Мать живет в доме садовника, там есть комната и для меня. «То, что ты жив, мой мальчик, — говорит мать, — это — главное». Все вокруг меня тесное и чужое, родина уже не такая, как была прежде.
Все, кажется, стало другим. Но не то, что есть в нас.
«1919—1921 годы — полевой инспектор в Планкене, район Штум. 1921 год — поступление на службу в одно из тех подразделений, из которых возник рейхсвер. Позднее — назначение в 3-й пехотный полк в качестве лейтенанта. В 1926 году присвоено звание обер-лейтенанта, в 1930-м — капитана, в 1934-м — майора, в 1937-м — подполковника, в 1939-м — полковника, в 1940 году — генерал-майора».
Народ, живущий в несчастье, становится больным. Напряжения большой войны оказались слишком большими. Люди захирели — жадные до наживы, малокровные, слабые. Жить только сегодняшним днем кажется им единственно достойной целью. Города разлагаются, страна истекает кровью. Мать молчит еще больше, чем раньше. Алчность видна на лицах обывателей, их глаза дерзко горят от бесстыдства. «Почему ты не хочешь спать со мной?» — спрашивает меня жена управляющею, который занимает пост моего отца. «Потому, что ты вызываешь у меня отвращение», — отвечаю я ей. И думаю: «Потому, что ты являешься частицей великой бессмыслицы в стране, за которую пали миллионы людей».
Четыре события произошли в то незабываемое лето. Умирает мать — тихо, с улыбкой, как жила, однажды утром просто не проснувшись. Затем новый управляющий, преемник моего отца, бьет меня по лицу посреди господского двора перед собравшимися людьми и утверждает, что я пытался приставать к его жене. Я не говорю ни слова. Я ухожу. Третье: я вновь надеваю форму. И наконец, вскоре я встречаю Сюзанну. И все это в одно, то самое лето: смерть, оскорбление, гордость и любовь.
Остаток жизни — работа, одиночество и поиски смысла солдатского бытия.