Фабрика офицеров
Шрифт:
Больше о себе сообщить ничего не могу.
19. Ночь перед решением
Ночи в военной школе были короткими. В 22:00 давался отбой, после которого в казармах, по крайней мере у фенрихов, наступала полная тишина. С особого разрешения позволялось работать до 24:00.
Это особое разрешение, рассчитанное на карьеристов и тупиц, к числу которых относилось несколько фенрихов, было точно сформулировано майором Фреем в его приказе № 27. В этом приказе, между прочим, указывалось: «После отбоя светильники, в том случае, если в них имеется необходимость, должны быть затемнены бумагой, картоном или тканью, с тем чтобы свет не мешал желающим спать. При этом нужно иметь в виду, чтобы закрывающий светильники материал не был горючим и находился от лампы не ближе 3—5 сантиметров».
Фенрихи использовали в качестве затемняющего материала газету «Фелькишер Беобахтер», кальсоны, полосатые жилеты, развешивая их вокруг лампочек. На столах лежали тетради, карты, блокноты, уставы. Каждый третий что-либо делал после отбоя: писал письма родным или невесте, просто сидел задумавшись, поскольку ему не хотелось спать, так как за коротким, тяжелым, как свинец, сном следовало скорое пробуждение.
Немногие шепотом переговаривались, но это уже являлось нарушением приказа № 27, где было четко сказано: «Дабы не мешать спящим, разговоры, в том числе вполголоса или шепотом, запрещаются. Разрешается лишь давать краткие указания и делать объявления вполголоса».
Таким образом, в помещениях фенрихов с 22:00 слышались лишь отдельные приглушенные восклицания и тихое бормотание.
Проходящие службу в административно-хозяйственной роте были ограничены несколько в меньшей мере. Они могли до 24 часов пользоваться буфетом. Хотя и здесь при малейшем шуме появлялся дежурный офицер.
У офицеров школы все было, само собой разумеется, совсем по-другому. Эта разница должна была резко подчеркиваться фенрихам в первую очередь по чисто воспитательным соображениям. Кандидат в офицеры должен был постоянно видеть и чувствовать, насколько вожделенной является цель, которой он стремится достичь по окончании обучения в школе, насколько велико различие между ним и офицером.
Офицеры могли приходить и уходить, когда им заблагорассудится. Казино теоретически было для них всегда открыто. Они могли при желании оставлять в своих квартирах всю ночь свет невыключенным, в любое время ходить друг к другу в гости, всячески развлекаться, играть в карты, опоражнивать бутылки со спиртным, выходить за пределы казарменного городка. Само собой разумеется, они пользовались правом в любое время блуждать по казармам под предлогом контроля за поведением подчиненных им фенрихов.
Во времени и пространстве их ограничивало лишь расписание занятий и дежурств.
Это, так сказать, теоретически. На практике все выглядело немного иначе. Генерал придерживался той точки зрения, что офицер постоянно находится на службе. Офицер свободен в выборе занятий и может делать что угодно. Но он не мог пользоваться в полной мере этой свободой. Генерал следил за офицерами непрерывно. От его бдительности ничто в училище не могло укрыться. Он не только витал, как тень, над всем и вся. Он обязательно появлялся лично в самое неожиданное время, в самых неожиданных местах. От его испытующего взора трудно было что-либо скрыть. Он мог появиться в кафе, вынырнуть в ванной комнате, в залах, в лазарете.
Эта постоянно висевшая над школой грозовая туча порождала более мелкие облака по своему образу и подобию. Так же, как и генерал, за фенрихами следили два начальника курсов, шесть начальников учебных потоков и восемнадцать офицеров-воспитателей.
В военной школе в Вильдлингене-на-Майне повсюду и почти всегда имелись бдительные наблюдатели, от глаз которых трудно было что-либо скрыть.
Тем не менее ночи были темные, территория большая, имелось бесчисленное количество уголков и закоулков, укрытий и переходов. Вояки с боевым опытом знали, как выходить из любого затруднительного положения. Тем более что даже сам Модерзон не мог одновременно быть повсюду.
Фенрихи Редниц, Меслер, Вебер не стеснялись громко разговаривать друг с другом. Они не боялись помешать кому-либо, поскольку, кроме них, в комнате никого не было, если не считать фенриха Бемке, поэта, но, когда он читал «Фауста», для него не существовало ничего вокруг.
— Я взываю к нашему товариществу, — высокопарно говорил Меслер, — вы должны пойти с нами.
— А зачем, собственно? — возразил Редниц. — Может быть, чтобы тебе посветить?
— Каждому перепадет что-нибудь, — пообещал Меслер. — Об этом я позабочусь. Главное, чтобы ни одна девушка не осталась без кавалера и у них не возникло чувства зависти. В том случае, если каждая будет занята, соблюдается, как во фронтовых условиях, правило: если один что-то имеет, другие тоже должны иметь.
— Что же в таком случае должно отломиться для меня? — поинтересовался фенрих Вебер. — Я неприхотлив, но отбросы мне не нужны. Соответствует ли она моему вкусу, заслуживает ли моего внимания?
— Отличный экземпляр! — воскликнул Меслер с красноречивыми жестами. — Как раз для такого здорового мужика, как ты. К тому же она работает на кухне.
Последнее замечание, казалось, убедило Вебера. Для старого, опытного вояки девушка, работающая на кухне, имеет не меньшую прелесть, чем для старого селадона балерина. Сомнения Вебера рассеялись.
— Если так, — промолвил он покровительственным тоном, — я ничего не имею против. Только из любви к тебе, Меслер.
— А ты, Редниц, двинешь с нами?
— Я что-то устал, — ответил тот и зевнул.
— Это у тебя пройдет, — с жаром возразил Меслер. — Для тебя предусмотрена куколка — маленькая, грациозная, живая как ртуть. Ты не успеешь и до трех сосчитать, как она будет в твоих объятиях.
Но это не тронуло Редница, он остался равнодушным, повторив еще раз, что устал и хочет спать.
Это несколько огорчило его друзей, и они начали упрашивать не срывать им развлечения. В конце концов ему задали провокационный вопрос, не трусит ли он. Но это не достигло цели. Редниц в ответ лишь расхохотался.
— Дело обстоит таким образом, — признался наконец Меслер. — Моя девушка живет с двумя другими, и они следят за нею. Им тоже хочется вырваться на свободу, но они одни не могут. Короче говоря, моя мышка может прийти ко мне лишь в том случае, если остальные пойдут с ней.
— И где эта встреча должна состояться?