Фабрика офицеров
Шрифт:
— В спортзале. Я снял там всю кладовую для инвентаря, включая рефлекторы для обогрева и матрасы.
— Как тебе удалось сделать это? — спросил Вебер.
— Очень просто, — с гордостью ответил Меслер. — Я там случайно застал кладовщика с его пчелкой. И поставил ему ультиматум: или он теряет свое место, или иногда пускает туда меня. Сейчас самые благоприятные условия: незадолго до закрытия ворот я все дело в столовой подробно обговорил. Через двадцать минут девушки будут ждать у заднего окошка коридора их помещения. Оттуда через газон — и в спортзал на зарядку.
— Чего же мы тогда медлим? — вскричал Вебер и вскочил с койки.
— Я не поползу в обход всей территории, — заявил Редниц. — Я слишком устал для этого. Если уж на то пошло, давайте совершим совсем дикое турне.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Меслер.
— Каски, шинели и карабины, — ответил Редниц. — Мы выходим как дополнительный патруль под командой дежурного. Это самая надежная маскировка. Целым маленьким подразделением мы маршируем совершенно спокойно через центральную площадь казарменного городка. И я гарантирую вам успех. Так можно пройти любому, кто пожелает. Никто нас не спросит, что мы там делаем.
— Это слишком опасно, — озабоченно промолвил Меслер.
— То, что мы собираемся делать, так или иначе опасно, — заметил Редниц. — Итак, или в полном снаряжении, или без меня.
— Пошли! — крикнул Эгон Вебер.
— В ружье!
Капитан Федерс смотрел через стеклянную дверь, за которой размещались калеки. Они лежали сейчас, как обрубки, в узких огороженных кроватях, похожих на те, в которые кладут детей, освещаемые розовым матовым светом. Для них тоже наступила ночь. Они находились в забытьи.
— Спят почти нормально, — проговорил майор медицинской службы Крюгер, стоявший за Федерсом.
Только они сейчас находились в пустом охраняемом помещении. Часто доктор целыми часами наблюдал за своими пациентами совершенно один, без сопровождения фельдшеров и санитаров. Капитан Федерс иногда составлял ему компанию.
— Ты усыпляешь их морфием? — спросил он.
— Не всех, — ответил доктор, поморщившись. — Только некоторых, и то слабой дозой.
— Ты, если захочешь, можешь их, вероятно, усыпить навсегда?
— Если бы я этого пожелал, конечно, смог бы, — ответил медик своим приглушенным голосом. Лицо его перестало морщиться. Казалось, он надел на него маску, чтобы скрыть его истинное выражение на этом ужасном костюмированном балу войны.
Федерс сидел на стуле лицом к спинке, опершись на нее руками и положив на них подбородок. Его глаза были почти закрыты. Он тихо спросил:
— Почему же ты не сделаешь этого?
Майор не ответил на вопрос. Ему уже задавали его неоднократно.
— Почему ты не делаешь этого? — повторил вопрос Федерс. — Почему ты не увеличиваешь изо дня в день дозы морфия, чтобы эти человеческие обломки нашли безболезненную и разрешающую все проблемы смерть? Им же для этого немного нужно. Может быть, ты боишься ответственности?
— Ответственность с меня снята, — заметил Крюгер усталым голосом. — Я имею право умерщвлять их, правда при определенных, подтвержденных письменным заключением условиях. Но этим условиям, Эрих, удовлетворяет почти каждый из моих пациентов.
— И почему же тогда ты не делаешь этого?
— Я не убийца, — коротко бросил доктор.
— Но ты, по крайней мере, положишь конец их страданиям. Ты усыпишь их, и они избегнут предсмертных мук.
Лицо доктора Крюгера было бесстрастным. Он поднял в молчаливой просьбе руки и потом вновь бессильно опустил их. Затем он еле слышно спросил:
— Сколько людей до настоящего времени ты убил, Эрих, сознательно и по желанию?
— Не знаю точно, — задумчиво ответил капитан Федерс. — Но их было во всяком случае немало. — Он подумал о ручных гранатах, которые он бросал в окна подвалов, о пулеметных очередях по кустам, за которыми были люди, о лопатке для отрытая окопов, которой он разбивал черепа, — у него имелся серебряный знак за рукопашный бой. — Лучше быть трупом, чем таким обрубком, — заметил он. — Есть лишь две возможности решить эту проблему: показать человечеству этих мучеников массового сумасшествия или лишить их жизни, освободив от мучений, поскольку их жизнь в этом обществе забывчивых и бессовестных тварей никому не нужна.
Доктор покачал своей изуродованной головой и промолвил:
— Человек без рук и ног остается человеком. Ты, Эрих, можешь все, кроме интимного общения с женщиной. Мне не хотелось бы показываться на людях с моим искалеченным лицом, в остальном я вполне здоров и могу делать все. До тех пор, пока человек может видеть, слышать, говорить, думать, чувствовать, он принадлежит к тем, кого мы называем «венцом творения», и участвует в жизни общества. Мир никогда не будет опустошен и мертв, пока в нем имеется хотя бы одно разумное существо, хотя бы с одним из проявлений этого разума.
— Нет, — возразил Федерс. — Я хочу или жить полной жизнью, или совсем не жить.
— И ты смог бы их убить? — тихо спросил майор. Он предоставил другу время на ответ, но не получил его. — Если можешь, я тебе не буду препятствовать делать то, что разрешено инструкциями и — даже более того — что прямо рекомендуется. Так как же, Эрих? Показать тебе, как это делается?
Капитан Федерс испытующе посмотрел на друга. Рубцы на лице доктора стали багровыми, руки слегка дрожали.
— Мы сегодня проделали значительную часть работы, — сказал капитан Катер, с удовлетворением потирая руки. — И если наступит время выполнить наш долг, мы не замедлим это сделать.
Катер заявил это в канцелярии административно-хозяйственной роты своим ближайшим помощникам: хауптфельдфебелю Рабенкаму, Эльфриде Радемахер и Ирене Яблонски — новой машинистке.
Составление квартальной сводки штатно-должностного и наличного состава требовало всегда много времени, но не для Катера. У него были отличные помощники, на которых он мог положиться. Вся его деятельность состояла обычно в том, что он должен был поставить внизу свою подпись.